Глава 7
Горный козел
Мы выбежали из землянки. Грохот и гул нарастали. Мне казалось – мир рушится. Питамакан мчался прочь от реки, на юг, не успели мы пробежать и двухсот шагов, как шум внезапно стих. Задыхаясь, мы остановились, и я с трудом мог выговорить:
– Что случилось?
– Как! Разве ты не знаешь? – удивился Питамакан. – Вон с той горы сорвалась огромная ледяная глыба и понеслась в долину. Деревья, камни – все сметала она на своем пути. Я думал, что она сметет и наш дом.
Питамакану очень хотелось пойти на место обвала, но я убеждал его остаться дома и работать, пока мы не сделаем все нужные нам вещи.
Одну из шкур лося мы давно уже вымачивали в реке, чтобы затем легче было очистить ее от шерсти. Мы притащили ее в землянку и, положив на гладкое твердое бревно, стали скоблить тяжелым ребром лося, заменявшим нож. Край ребра мы заострили, но все-таки он был недостаточно острым, и нам приходилось изо всех сил на него надавливать, чтобы отделить волосы от кожи. Работая поочередно, мы только к концу дня сняли шерсть со шкуры.
Шкуру мы разрезали на две части. Одну мы высушили, из другой вырезали ремни для лыж. Скучная это была работа, так как мы не имели никаких инструментов, кроме ножей из обсидиана. Когда половина шкуры высохла, я долго втирал в нее мозг и печень лося, затем свернул ее и отложил в сторону дня на два, чтобы клейкость исчезла. Через два дня я ее вымыл, высушил и долго тер и скреб. Наконец мы получили большой кусок выдубленной кожи. Ее должно было хватить на четыре пары мокасин.
Мокасины мы с Питамаканом сделали очень большие, так как ноги мы обертывали кроличьими шкурками и на них натягивали обувь. Вместо иголки мы пользовались шилом, сделанным из кости лося; нитки мы заменяли сухожилиями.
«О-уам» («похоже на яйцо») – так черноногие называют лыжи. Но я не берусь определить, на что походили наши лыжи. Ободья мы сделали из березы, и ни одна лыжа не походила на другую – все четверо были разной формы. Как посмеялся бы над нашими изделиями индеец любого из племен, живших в лесах! Соплеменники Питамакана и другие индейцы прерий не пользовались лыжами, а я никогда не видел ни одной пары. Мы оба знали о них только понаслышке и, право же, неплохо справились с непривычной работой. Лыжи наши вышли тяжелые и неуклюжие, но вполне пригодные для ходьбы по глубокому снегу. Они погружались в снег только на несколько сантиметров.
Когда у нас готовы были мокасины и лыжи, поднялась метель, непрекращавшаяся двое суток. Мы поневоле отказались от охоты. Эти два дня мы занимались улучшением нашего жилья, построили очаг из тяжелых камней, которые согревали хижину, когда мы ложились спать.
Вход мы завесили шкурой лося, но пришлось оставить щель, в которую проходил холодный воздух, – иначе не было бы тяги. Мы мерзли, пока я не вспомнил, что манданы ставят в своих землянках заслоны между дверью и костром, чтобы холодный воздух поднимался к крыше.
Мы тотчас же сделали заслон из жердей и присели на постель у костра. Теперь из двери не дуло, и в землянке стало теплее. Однако по ночам, когда угасал костер и остывали камни, мы должны были вставать и подбрасывать хворост, чтобы не мерзнуть. Если мы хотели спать не просыпаясь, следовало позаботиться о теплых одеялах. Питамакан заявил, что здесь в горах водится белая горная коза с густой шерстью и шкура этой козы толще и теплее, чем шкура бизона.
На третье утро метель улеглась, и я предложил идти в горы охотиться на коз, но приятель мой наотрез отказался.
– Сегодня мы не пойдем на охоту, – заявил он. – Мне приснился дурной сон: медведь меня терзал когтями, а козел вонзил мне в бок острые рога. Быть может, этот сон предвещает несчастье. А может быть, я не должен спать на медвежьей шкуре. С тех пор, как мы на ней спим, мне часто снятся дурные сны.
– А я ничего во сне не вижу! – воскликнул я.
– Больше я не буду спать на этой шкуре, – решительно сказал Питамакан.
– О, сны никогда ничего не предвещают, напрасно ты обращаешь на них внимание, – отозвался я. – Белые не верят в сны.
– Пусть белые не верят, а мой народ верит, и я буду верить, – очень серьезно заявил Питамакан. – Во сне мы узнаем, что мы можем и чего не можем делать. Не говори со мной о снах, если не хочешь причинить мне зло.
Мне очень хотелось рассеять суеверие Питамакана, но он был крайне упрям, и я не стал с ним спорить, зная, что спор может привести к ссоре.
К счастью, он видел во сне только медведя и козла; следовательно, мы могли охотиться на других животных. Надев лыжи, мы побежали расставлять западни. Для куниц мы сделали небольшие западни, затем пошли к верховьям реки посмотреть на тушу медведя и убитого мною лося. Нашли мы только два скелета; кости были почти дочиста обглоданы росомахами, рысями и горными львами. Здесь мы устроили две большие западни, тяжелые брусья которых подперли старыми бревнами. Из такой западни не вырвался бы и самый крупный хищник, если бы пошел на приманку.
Когда мы покончили с этим делом, спустились сумерки, и мы поспешили домой. На снегу мы видели отпечатки копыт оленей и лосей, но у нас не было времени выслеживать дичь. Не успели мы войти в хижину, как снова поднялась метель, но это было нам наруку. Чем больше снегу, тем лучше: копытные животные не смогут от нас ускользнуть, и мы будем выбирать самых жирных.
Много снегу выпало в ту ночь, и на следующий день нам пригодились лыжи. Ярко светило солнце; Питамакан не видел дурных снов, и мы пошли на охоту за козами. Поднявшись на склон горы против нашей хижины, мы добрались до выступа, откуда видна была долина, где мы жили. У самой вершины горы, очень крутой и высокой, начиналось ледяное поле, обрывавшееся у края скалы, с которой несколько дней назад сорвалась снежная лавина.
Стоя на выступе, Питамакан повернулся лицом к востоку и указал мне на горный хребет, покрытый снегом. Темными были только отвесные скалы, на которых не лежал снег.
– Там, в горах, снег глубже, чем в долине, – сказал Питамакан.
С тоской смотрел он на стену из камня и снега, отделявшую нас от равнин и родного народа. Но он ни слова не сказал о своей тоске; я тоже молчал. Я, кажется, отдал бы все на свете, только бы вернуться к дяде, в форт Бентон. Правда, у нас была теперь теплая хижина, было мясо, оружие, лыжи, но будущее наше представлялось мне туманным. Кто знает, вернемся ли мы когда-нибудь к берегам Миссури? Казалось, сама природа восстала против нас.
Питамакан коснулся моего плеча и прервал мои размышления.
– Здесь, на склонах этой горы, я не вижу козьих троп, – сказал он. – Но посмотри на соседнюю гору. Там на выступах как будто виднеются следы.
Да, на сверкающем снегу видны были узкие тропки, тянувшиеся между соснами. Но животных, проложивших эти тропы, мы не могли разглядеть. Они были почти такие же белые, как и снег, и мы увидели бы их лишь в том случае, если бы они стояли на фоне темных сосен или скал. Расстояние между двумя горами было не больше полутора километров, но разделяло их глубокое ущелье, и нам пришлось спуститься к реке и пойти в обход.
Путь наш лежал мимо трех западней, расставленных неподалеку от реки. В первой мы нашли большую куницу с густым темным мехом, вторая оказалась нетронутой. Куницу мы вытащили из-под упавшего бруса и повесили на ветку дерева. Приближаясь к третьей западне, мы еще издали увидели, что нас ждет добыча. Мы ускорили шаги.
– Попалась рысь, – предположил я.
– Росомаха, – высказал свою догадку Питамакан.
Мы оба ошиблись. В западню попал горный лев; тяжелая перекладина раздробила ему шейные позвонки. Черноногие, а также племена кроу и большебрюхие высоко ценили шкуру горного льва; ею они накрывали седла. Мы знали, что можем обменять эту шкуру на четырех лошадей и считали себя богачами. Оставив льва в западне, мы стали взбираться на гору.
Сначала подъем показался нам легким, но чем дальше, тем труднее становилось идти. Выйдя из лесу, мы стали карабкаться по крутому склону. Здесь лыжи не могли нам пригодиться; мы их сняли и, проваливаясь по колено в снег, брели от выступа к выступу. Старательно обходили мы заросли низкорослых сосен: там, между этими соснами, намело столько снегу, что мы увязли бы по уши.
Хотя мороз был лютый, мы обливались потом, но стоило нам остановиться, чтобы перевести дух, мы тотчас же начинали дрожать. Не раз подумывал я о том, чтобы отказаться от охоты, но мысль о теплых козьих шкурах, казалось, удесятеряла мои силы.
О, как завидовал я в тот день птицам! Ворона Кларка, которая отличается неприятным, хриплым голосом, пролетела над моей головой и, спустившись на ветку сосны, стала выклевывать зерна из большой шишки.
«О, если бы могли мы летать, как она! – думал я. – Как быстро добрались бы мы до горных коз!»
Как это ни странно, но здесь, среди холодных, неприступных скал, птиц было больше, чем внизу, в долине, покрытой лесом. Стаями кружились около нас маленькие певчие птички. Я не знал, как они называются. Лишь много лет спустя один натуралист сказал мне, что это были зяблики с серыми хохолками – северные птицы, которые любят холод и метель.
Видели мы также птармиганов – маленьких белоснежных птичек из рода тетеревов. Глазки, клюв и лапки у них черные. Они никогда не спускаются в долину и круглый год живут на склонах высоких гор. Оперение у них густое, и даже лапки до самых пальцев покрыты перьями. В сильные морозы они не садятся на ветви карликовых сосен, а ныряют в рыхлый снег, прорывают туннели и сидят под снегом. Эти птицы оказались не пугливыми: они подпускали нас к себе шагов на восемь-десять и тогда только улетали или убегали. Иные, посмелее, задирали хвостики, когда мы подходили близко, и даже делали вид, будто хотят на нас напасть.
Наконец мы поднялись на длинный и широкий выступ, обрывавшийся в пропасть. Дальше, за пропастью, тянулся следующий выступ, являвшийся как бы продолжением первого. И там, у подножия скалы, увидели мы горною козла. Козел был большой и старый, он сидел на льду, как сидят собаки, и в этой позе, столь непривычной для травоядного животного, было что-то странное. Нам стало жутко: мы никогда не видели такого диковинного козла. Морда у него была длинная, с огромной бородой; голова, казалось, вросла в плечи. Передние ноги его были гораздо длиннее задних, их покрывала длинная шерсть, и можно было подумать, что на нем надеты панталоны с бахромой. Над плечами шерсть его поднималась сантиметров на двадцать. Хвост – короткий – был так густо покрыт волосами, что походил на толстую дубинку. Рога, полукруглые, черные, загнуты были назад и казались слишком маленькими для такого крупного животного; по форме они напоминали серп. Питамакан разглядывал козла с таким же любопытством, как и я.
– Что с ним приключилось? – задал он мне вопрос. – Не болен ли он?
– Вид у него такой, словно он о чем-то грустит, – отозвался я.
И в самом деле, вид у козла был сумрачный. Свесив голову на грудь, он тоскливо смотрел вниз, в долину, как будто на нем тяжким бременем лежали все горести земные. Заинтересовавшись козлом, мы не сразу заметили его собратьев, разместившихся на небольших выступах над его головой. Насчитали мы тринадцать коз и козлов: одни лежали, другие стояли на снегу. Один старый козел лежал под ветвями карликовой сосны; изредка поднимал он голову, набивал рот длинными иглами и медленно их пережевывал. Мы не понимали, почему стадо не обратилось в бегство. Неужели животные нас не заметили?
– Подойдем к самому краю пропасти и посмотрим, как перебраться на следующий выступ, – предложил Питамакан.
Сделав несколько шагов, мы убедились, что козы давным-давно нас увидели. Две или три посматривали на нас с любопытством, старый козел, восседавший над пропастью, глянул разок в нашу сторону и снова погрузился в мрачные размышления. Остальные не обратили на нас ни малейшего внимания: они никогда не видели человека.
Подойдя к пропасти, мы убедились, что должны вскарабкаться на широкий выступ, находившийся на высоте пятидесяти метров от нас, пройти по этому выступу над пропастью, а затем спуститься к козам.
Никогда не забуду я этого подъема! Снег был глубокий, но мы сняли лыжи и, пользуясь ими, как лопатами, прокладывали шаг за шагом дорогу. Иногда снег осыпался под нашими ногами, и мы скатывались на несколько шагов вниз. Один раз Питамакан был с головой засыпан снегом, и мне пришлось его откапывать. Он уже задыхался, когда я его откопал.
Добравшись до выступа, мы надели лыжи, но снова сняли их, когда начали спускаться по склону. Спуск оказался легким, так как гора обрывалась вниз уступами, и на каждом уступе мы делали передышку. Приблизившись к широкому выступу, на котором находились козы, мы натянули тетивы луков. Я, как плохой стрелок, оставил себе только одну стрелу, а остальные четыре были у Питамакана.
Мы вступили на тропу, проложенную козами и тянувшуюся вдоль выступа, который имел в ширину от двадцати до тридцати шагов. Кое-где преграждали нам путь карликовые сосны и можжевельник и заслоняли от нас коз.
Обойдя заросли, мы чуть было не налетели на большого козла. Когда он нас заметил, шерсть на его спине поднялась дыбом, и он двинулся нам навстречу. Шел он, опустив голову и словно приплясывая, а мы, увидев его, и удивились и испугались. При виде этих острых черных рогов мороз пробегал по коже.
– Сверни с тропинки! Беги направо! – крикнул, толкая меня, Питамакан. – А я побегу налево!
Конечно, бежать мы не могли. Свернув с тропы, мы шли вперевалку, проваливаясь в снег. Но козел не спешил, и мы успели отойти на несколько шагов от тропы.
Поровнявшись с нами, он остановился, словно размышляя, что теперь делать. Но Питамакан не тратил времени на размышления. Он выстрелил и не промахнулся. Старый козел подпрыгнул и мотнул головой; вид у него был жалкий и глупо удивленный; потом он тяжело упал на снег. Мы добрались до тропинки и осмотрели добычу, такой густой длинной шерсти я не видел ни на одном животном. На голове, там, где начинались острые рога, я заметил черные наросты, похожие на большие бородавки.
– Понюхай их! – сказал Питамакан.
Я понюхал и почувствовал острый запах мускуса. Питамакан вытащил стрелу; должно быть, она пронзила сердце козла. Потом мы решили подойти ближе к стаду и убить еще несколько животных. Мы нуждались в теплых одеялах и хотели раздобыть четыре большие шкуры или пять маленьких.
– Что же ты стоишь? – спросил я, видя, что Питамакан не двигается. – Иди вперед!
Он поднял руку и как будто прослушивался. Глаза его расширились от страха.
– Что с тобой?!
Он не отвечал и тревожно посматривал по сторонам. Вдруг я услышал слабый, издалека доносившийся гул. По-видимому, этот гул и встревожил Питамакана. Мы взглянули на вершину горы, окинули взглядом ближайшие склоны, но, казалось, нигде не было снежного обвала.
Гул становился протяжнее и громче, нарастал с каждой секундой, а мы дрожали от страха, не понимая причины этого странного явления.
Мы прислушивались. Страшный гул доносился, казалось, со всех сторон.
– Бежим! – крикнул Питамакан. – Бежим отсюда!
