Глава 4

У нас есть мясо

      – Ну что ж, если они разорвутся, я отрежу прядь волос, – пробормотал Питамакан, с трудом вставая.
      Треснула тонкая корочка льда, покрывавшая его гетры.
      Теперь я был уверен, что разум его помутился. Ни один индеец, находящийся в здравом уме, даже и не помыслит о том, чтобы обрезать волосы.
      – Питамакан, что с тобой? Ты болен? – спросил я, с беспокойством всматриваясь в его лицо.
      – Что со мной? Ничего! – ответил он. – Мы вра­щали сверло недостаточно быстро, нужно вертеть его с помощью лука. Если завязки наших мокасин окажутся непрочными для тетивы, мне придется отрезать прядь волос и из них сделать тетиву.
      Я вздохнул с облегчением, убедившись, что Питамакан не сошел с ума, но в его новый план я не верил. Уныло следя за ним, я смотрел, как он ощупывает ветви ив и берез. На берегу реки он подобрал два камня: один – большой и гладкий, другой – заостренный. На­метив молоденькую березку, ствол которой имел в диа­метре около четырех сантиметров, он сгреб в сторону снег и положил у самого основания ствола большой ка­мень. Приказав мне согнуть деревце, так, чтобы оно легло на большой камень, он заостренным камнем не­сколько раз ударил по стволу и перерубил его. Срезав затем верхушку, он показал мне палку длиною в метр. Это был лук – грубый, неоструганный, неотполиро­ванный, но упругий и вполне пригодный для нашей цели.
      Завязки моих мокасин сделаны были из козлиной кожи, более прочной, чем ремешки из кожи бизона, ко­торыми стянуты были мокасины Питамакана. Поэтому мы решили взять для тетивы мои завязки.
      Захватив все наши орудия, мы вошли в лес, собрали хворосту и березовой коры и решили сделать последнюю попытку спастись.
      Страшно было приступать к делу. Нам казалось – лучше оставаться в неизвестности, чем окончательно убедиться в неудаче. Но сидеть сложа руки мы не мог­ли, так как снова начали мерзнуть. Решительный мо­мент настал: Питамакан вставил острие сверла в дырку, обернул один раз тетиву вокруг сверла и, придерживая ладонью левой руки тупой конец палки, правой рукой сжал лук. Я положил расщепленные куски коры вокруг отверстия, и Питамакан, запев песню койота, стал дви­гать лук перпендикулярно сверлу вперед-назад, вперед-назад, словно пилу.
      Сверло, зажатое петлей тетивы, быстро вращалось. Вдруг Питамакан выронил лук и вскрикнул от боли. Я понял, в чем дело: конец сверла обжег ему руку.
      Мы поменялись местами. Обернув руку полой одеж­ды, чтобы не обжечься, я все быстрее и быстрее двигал лук, а сверло поскрипывало, как пила. Через несколько секунд мне показалось, что тонкая струйка дыма про­сачивается между пальцами Питамакана, придерживав­шего куски коры, которые мы положили вокруг дырки.
      Убедившись, что глаза меня не обманывают, я ра­достно вскрикнул, но Питамакан пел и не слышал моего возгласа. Быстрее и быстрее вращалось сверло, из ды­рочки вырывался дым, но огня не было.
      – Почему нет огня? – крикнул я. – Почему не заго­рается кора?
      Питамакан тревожно следил за синим вьющимся дымком. Я ни на секунду не переставал пилить, но огня не было, да и дыму стало как будто меньше.
      У меня потемнело в глазах. Я хотел бросить лук и отказаться от дальнейших попыток, как вдруг понял, почему наш опыт не удался. Питамакан так плотно при­давливал бересту к дереву, что воздух не проникал в дырку, а где нет воздуха, там и огонь не горит.
      – Подними руку! – закричал я. – Не надавливай на кору!
      Он не сразу меня понял, но как только он отодвинул руку, береста вспыхнула.
      – Огонь! Огонь! Огонь! – закричал я, быстро вы­дернув сверло.
      – И-пу-куи-ис! И-пу-куи-ис! (Горит! Горит!) – ли­ковал Питамакан.
      Он поднес к крошечному язычку пламени сухую бе­резовую ветку, а когда ветка загорелась, побежал с пы­лающим факелом к собранной нами куче хвороста. За­трещала кора, огонь пробежал по сухим сучьям, и через минуту костер наш пылал. Питамакан воздел руки к небу и возблагодарил Солнце. Теперь нам не угрожала опасность замерзнуть.
      Солнце садилось. В надвигающихся сумерках мы бродили по лесу, собирая сухие палки и ветки. Мы при­тащили к костру несколько упавших молодых деревцев длиной в четыре-пять метров. Я хотел бросить их в огонь и развести огромный костер, но Питамакан поспешно выхватил из огня три-четыре толстых сука.
      – Белые ничего в этом деле не понимают! – восклик­нул он. – Они тратят зря хворост и раскладывают такой большой костер, что к нему подойти нельзя – жар пышет в лицо. Потом они стоят в сторонке и мерзнут. Черноногие поступают иначе, и мы последуем их при­меру, чтобы нам было и тепло и удобно.
      Послав меня наломать побольше еловых веток, Питамакан построил остов шалаша у самого костра. Сна­чала он поставил треугольник из тяжелых толстых па­лок, которые наверху перекрещивались. Получилась трехгранная пирамида. Две стороны ее он заполнил косо положенными палками, опиравшимися на три основных шеста. Сверху мы их прикрыли еловыми ветками, поло­женными в несколько слоев. И в шалаше мы сделали мягкую постель из еловых веток.
      Теперь у нас было удобное жилище. Костер пылал у самого входа. Мы вползли в шалаш и уселись на по­стель из еловых веток. Холодный воздух просачивался сквозь стенки шалаша, и дрожь пробежала у меня по спине. Тогда мы с Питамаканом сняли теплую одежду и прикрепили ее к шестам, преградив таким образом доступ холодному воздуху. Жар от костра проникал в шалаш и, нагревая растянутую над нами одежду, грел нам спины. Льдинки падали с нашей одежды, мы сидели в облаке пара.
      Теперь, когда был у нас огонь и неминуемая смерть нам не грозила, у меня нашлось время подумать и о другом. Снова почувствовал я мучительный голод. По словам Питамакана, соплеменники его могли не есть в течение нескольких недель, но я не верил, что мы долго проживем без пищи. Однако выхода я не видел и считал невозможным добыть мяса. Когда я заговорил об этом с Питамаканом, он засмеялся.
      – Будь храбрым, не бойся голода, – сказал он. – Повторяй про себя: «Я не голоден, я не голоден» – и скоро ты почувствуешь, что тебе не хочется есть. Но мы недолго будем поститься. Да знаешь ли ты, что я этой же ночью мог бы раздобыть мяса, если бы это было не­обходимо!
      Я посмотрел на него в упор. Он нисколько не похо­дил на сумасшедшего, а глаза его как будто смеялись. Ну что ж, если он шутит – беда невелика, хотя шутка его кажется мне нелепой, да и не время сейчас шутить; но если он говорит серьезно, значит в голове у него по­мутилось.
      – Приляг и постарайся заснуть, – посоветовал я ему. – Сегодня ты работал больше, чем я. Сон тебя под­крепит. А я буду подбрасывать хворост в костер.
      Он расхохотался так звонко и весело, что опасения мои рассеялись.
      – О, я с ума не сошел и говорю серьезно. Ну-ка, подумай: не найдется ли какого-нибудь способа раз­добыть еду?
      – Конечно, никакого способа нет, – ответил я после минутного размышления. – Не шути. Мы попали в беду, а шуткой делу не поможешь.
      Он посмотрел на меня с сожалением.
      – Ты такой же, как и все белые. Они считают себя умнее нас, индейцев. А отними-ка у них ружья, порох, пули, ножи, одежду, одеяла, отними все их богатства – и они погибнут. Да, они не могут жить в тех условиях, в каких живем мы, индейцы, и живем неплохо.
      Я чувствовал, что есть правда в его словах. Я со­мневался, способен ли хоть один из агентов компании, самый опытный и настойчивый, добыть огонь, если нет у него под руками необходимых инструментов. А Пи­тамакан добыл огонь. Неужели он может добыть и пищу?
      – Где же ты достанешь мясо? – осведомился я.
      – Там, в лесу, – ответил Питамакан, небрежно мах­нув рукой. – Неужели ты не заметил маленьких тропи­нок в снегу, проложенных кроликами там, где они про­бирались сквозь кусты? В полночь, когда взойдет луна, я мог бы выйти из шалаша и расставить на этих тро­пинках силки, сделанные из завязок наших мокасин. И у нас был бы кролик... а быть может, два или три.
      Как это было легко и просто! План Питамакана по­казался мне вполне осуществимым, и странно было, почему я сам до этого не додумался. Словно груз сва­лился с моих плеч, я успокоился и теперь только почув­ствовал, как мне хочется спать. Растянувшись на под­стилке из еловых веток, я сказал:
      – Питамакан, какой ты умный!
      Не знаю, ответил ли мне Питамакан: я мгновенно заснул.
      Ночью, когда угасал костер, мы просыпались от хо­лода и подбрасывали хворост в огонь; потом снова за­сыпали.
      Когда рассвело, снова пошел снег. Падал он не та­кими густыми хлопьями, как накануне, но по всем при­знакам снегопад мог затянуться. Теперь мы не боялись выйти из шалаша: в любой момент мы могли вернуться к костру и высушить одежду.
      Перед уходом мы сделали две стрелы из ивы. Побеги ивы мы срубили острым камнем, концы обожгли на огне, древко остругали и сделали на нем зарубки, поль­зуясь нашим ножом из обсидиана. Я хотел заострить конец, но Питамакан сказал, что для охоты на птиц нужно иметь стрелы с тупыми концами, которые раз­дробляют кости крыльев. Накануне он усовершенство­вал наш лук: остругал его и высушил перед костром. Лук стал более упругим и, по словам Питамакана, го­дился для стрельбы.
      Мы зарыли тлеющие угли глубоко в золу и, убедив­шись в том, что до нашего прихода они не погаснут, тронулись в путь. Неподалеку от шалаша Питамакан устроил две ловушки для кроликов. Сделал он их из шнурка мокасина. Его способ расставлять силки ока­зался очень простым. Он согнул молоденькое деревце, которое росло у края кроличьей тропы, а верхушку его подсунул под сук другого дерева с противоположной стороны тропинки. Затем привязал к деревцу ремень так, что петля болталась над тропинкой на высоте че­тырех-пяти сантиметров. По обеим сторонам петли он воткнул в снег большие еловые ветки, чтобы ветер не сдул ее. Когда кролик, пробегая по тропе, почувствует, как петля затягивается у него на шее, он попытается высвободиться, начнет биться и дергать ремень. Верхуш­ка деревца вырвется из-под сука, деревце выпрямится, а кролик, задушенный петлей, повиснет в воздухе.
      Спускаясь в долину, мы искали тетеревов в зарос­лях молоденьких сосен. Кролики прыгали по тропин­кам – белоснежные, красноглазые, с большими лапами. В одного из них Питамакан выстрелили, но стрела не долетела до цели.
      Всюду виднелись звериные тропы, но падающий снег покрывал их, и мы не могли отличить новых следов от старых. Пройдя около километра, мы увидели крупную дичь – оленей и лосей, бродивших поодиночке и ма­ленькими стадами. Когда мы приблизились к зарослям ивы, оттуда вышли олень, самка его и детеныш. Самка и детеныш убежали, а олень двинулся нам навстречу, потряхивая огромной головой, увенчанной широкими рогами. Я вспомнил рассказы трапперов о злобном нраве оленей в эту пору года и стал озираться, отыски­вая дерево, на которое можно было бы влезть. Но во­круг росли такие толстые деревья, что я даже не мог обхватить руками ствол.
      – Бежим! – прошептал я.
      – Стой смирно! – отозвался Питамакан. – Если мы побежим, он за нами погонится.
      Олень находился шагах в пятидесяти от нас. В су­меречном освещении леса глаза его – маленькие, злые – ­горели зеленоватым огнем. Походил он на чудовищного зверя, какого случается видеть во сне. У него была тол­стая отвисшая нижняя губа, из-под нижней челюсти торчали кисточки черных волос. В вышину, от загривка до копыт, он был больше полутора метров. Длинная шерсть была ржаво-серого, местами черного цвета.
      Все это я заметил с первого взгляда. Снова олень тряхнул головой и, сделав два-три шага в нашу сто­рону, остановился.
      – Если он сделает еще шаг, беги к дереву! – сказал Питамакан.
      Затаив дыхание, мы ждали. Конечно, мы боялись этого оленя, да и как было не испугаться, когда мы стояли безоружные, по колено в снегу! Мотнув головой, он шагнул было вперед, но в эту минуту где-то трес­нула ветка. Олень оглянулся, свернул в сторону и побе­жал по тропе, вслед за самкой и детенышем. Как только он скрылся из виду, мы помчались в противоположную сторону и бежали не останавливаясь, пока не увидели наш шалаш.
      Хорошо, что мы к нему вернулись. Снег покрывал кучу золы, и вода, просачиваясь, могла потушить тлею­щие угли. Мы откопали их, развели новый костер и при­сели отдохнуть. На будущее время мы решили не отхо­дить от костра, не сделав предварительно навеса из ве­ток и коры над тлеющими углями.
      – Идем! – сказал Питамакан. – Теперь мы повер­нем к верховьям речонки. Быть может, там нам посчастливится.
      Отойдя шагов на триста от шалаша, мы наткнулись на следы медведя. Зверь прошел здесь недавно: очень тонкий слой снега покрывал отпечатки его лап. Следы привели нас к реке и видны были на другом берегу. По-видимому, медведь, переправившись через реку, дви­нулся в лес, к пещере, где провели мы первые две ночи. Отпечатки отчетливо видны были на песке у самой воды, и по этим отпечаткам мы определили, что здесь прошел черный медведь.
      – Это тот самый медведь, который натаскал в пе­щеру травы и листьев! – воскликнул Питамакан. – Сей­час он идет в свою берлогу.
      – Вот если бы мы могли убить его! – подхватил я. – Жирного мяса хватило бы нам надолго, а шкура у него теплая, мягкая, мы бы на ней спали.
      – Если он заляжет в берлоге, мы до него добе­ремся, – сказал Питамакан. – Хороших стрел у нас нет, но мы возьмем большие тяжелые дубинки и проломим ему голову.
      Шагая рядом с другом, я обдумывал его предложе­ние убить медведя дубинками. Несколько дней назад этот план показался бы мне неосуществимым и неле­пым, но голод и лишения многому меня научили. Я ду­мал, что не побоюсь пойти с дубинкой на медведя.
      Мне захотелось повернуть назад и подняться к пе­щере, но в эту минуту стая тетеревов выпорхнула из кустов, мимо которых мы проходили. Птицы опустились на ветки ближайших сосен и елей. Мы остановились в нескольких шагах от одного из тетеревов, который, ка­залось, не обратил внимания на наше приближение. Пи­тамакан приладил к тетиве стрелу, прицелился и вы­стрелил.
      Неудивительно, что он промахнулся! Стрела была сделана грубо и лишена оперения. Пролетела она на расстоянии четверти метра от птицы, ударилась в сук и упала на снег. Но тетерев даже и не встрепенулся. С тревогой смотрел я, как Питамакан прилаживает вто­рую – и последнюю – нашу стрелу.
      Ззз!.. Я завопил от восторга, когда стрела попала в цель и птица свалилась с ветки. Рванувшись вперед, я подхватил ее на лету и жадно ощупал жирное тельце.
      – Мясо! Смотри, у нас есть мясо! – крикнул я, вы­соко поднимая добычу.
      – Замолчи! Ты спугнул всех птиц, – сердито про­ворчал Питамакан.
      Действительно, три тетерева, сидевшие на той же сосне, улетели, испуганные моими воплями. Питамакан, поднимая упавшие стрелы, посмотрел на меня укориз­ненно. Мне стало стыдно.
      Мы знали, что на соседних деревьях еще сидят тете­рева, но увидели их не сразу, так как их оперение сли­валось со стволами деревьев. Наконец разглядели мы трех птиц на ближайшей сосне. Питамакан стал стре­лять, а я поднимал и приносил ему стрелы.
      Нам не везло. Он делал промах за промахом, и в конце концов тетерева, слегка задетые стрелами, уле­тели.
      Мы перешли к другому дереву, и здесь Питамакану посчастливилось: он подстрелил двух птиц. Захватив до­бычу, мы поспешили «домой», к костру.
      Я предложил зажарить сразу трех птиц и поесть до­сыта, но Питамакан заявил, что этого он не допустит.
      – Одну мы съедим сейчас, одну – вечером, и одну – завтра утром, – решительно сказал он.
      Мы были так голодны, что не стали ждать, пока до­жарится наша птица. Мы сняли ее с углей, разделили пополам и съели полусырое мясо. Конечно, досыта я не наелся, но никогда ни одно кушанье не казалось мне таким вкусным. И, в сущности, съели мы немало: синие американские тетерева – крупные птицы. Поев, мы по­шли за хворостом, а когда стемнело, уселись в шалаше перед костром и стали строить планы на будущее, кото­рое представлялось нам далеко не в столь мрачных то­нах, как накануне.
      – Если бы у нас был хороший лук и настоящие стрелы, мы могли бы всю зиму кормиться тетеревами, – сказал я.
      – Нам нужны лыжи, – возразил Питамакан. – Че­рез несколько дней выпадет столько снегу, что мы будем проваливаться по пояс.
      – Лыжи мы сделаем из дерева, – предложил я, при­поминая рассказы трапперов.
      – Но мы не можем ходить босиком. Через день-два наши мокасины развалятся. Посмотри, у меня уже разо­рвана подошва. Брат, если мы хотим дожить до весны, увидеть зеленую траву, вернуться к родным, нам нужна не только пища, но и нитки и иголки, кожа для мокасин, одежда и теплый вигвам. Скоро ударят лютые морозы.
      У меня сжалось сердце. Я думал о еде и забыл обо всем остальном. Перечень нужных нам вещей привел меня в ужас. Иголки и нитки! Мокасины!
      – Ничего не поделаешь, Питамакан, придется нам умереть, – воскликнул я. – Нам не раздобыть всех этих вещей.
      – Раздобудем! – весело отозвался Питамакан. – И прежде всего мы сделаем хороший лук и настоящие стрелы с наконечниками из кремня или камня, похожего на лед. Завтра же примемся за работу... Слушай!
      Я едва мог расслышать жалобный писк, но Питама­кан сразу понял, в чем дело.
      – Бежим! Кролик попал в силки! – крикнул он.
      Мы выбежали из шалаша и бросились в кусты. Пита­макан не ошибся: в петле, задыхаясь, бился кролик. Мы вынули его, снова наставили ловушку и, веселые и счастливые вернулись к костру.
      В тот вечер мы съели не одного, а двух тетеревов. Мы зарыли их в золу, и на этот раз у нас хватило тер­пения подождать, пока жаркое будет готово.

Оглавление - Глава 5




Free Web Hosting