Глава 26

Обычаи Севера

Закон, воспрещающий продажу спиртных напитков индейцам и даже провоз спиртного через их страну, фактически был мертвой формой с самого момента принятия закона конгрессом. Однако осенью 1869 года здесь появился новый шериф из Соединенных Штатов; он арестовал нескольких торговцев, у которых нашел спиртные напитки, конфисковал обозы и причинял им всякие неприятности. Пока этот шериф оставался на своем посту, похоже было на то, что торговля наша обречена на гибель, и Ягода придумал мудрый план: перейти канадскую границу и устроить там торговый пункт. Правда, перевозка запрещенных товаров из Форт-Бентона на север через границу была связана с трудностями, но приходилось идти на риск.

Мисс Агнесса Э. Лот — автор книг «Господа севера», «Глашатаи империи» и т. д., в своих «Рассказах о Конной полиции Северо-Запада» пишет об этом переходе на север следующее: «В начале семидесятых годов кончилась монополия Компании Гудзонова залива, и правительство доминиона (Канады) переняло юрисдикцию на всей обширной территории, простирающейся подобно некой американской России от границы со Штатами до Северного полюса. Конец монополии послужил сигналом к нашествию искателей приключений. Шулера, контрабандисты, преступники всех мастей двинулись от Миссури через границу на канадскую территорию, в предгорья Скалистых гор. В местах, где отсутствует белое население, этот сброд не мог заниматься своим обычным «вольным промыслом». Единственным путем к богатству служила торговля пушниной. А самый легкий способ добыть меха состоял в контрабандном ввозе виски в Канаду небольшими партиями; виски разбавляли и обменивали у местных индейцев на пушнину. Вероятность вмешательства властей равнялась нулю, так как канадское правительство находилось на расстоянии нескольких тысяч миль, и отсутствовала всякая связь, и телеграфная, и железнодорожная. Но в этой игре были свои опасности. Страну у предгорий населяли индейцы, входившие в Союз племен черноногих — бладов, пикуни и собственно черноногих — прерийных тигров. Контрабандисты с реки Миссури, ввозившие виски, убедились, что они должны организоваться для самозащиты или расплачиваться за свои барыши гибелью. Сколько белых перебили индейцы в этих драках из-за спирта, мы никогда не узнаем, но в районе реки Олдмен и форта Маклеод есть отмеченные приметами жуткие места, известные тем, что в начале семидесятых годов здесь погибло несколько групп контрабандистов.

В результате контрабандисты с Миссури в подражание старинным торговцам пушниной построили себе ряд постоянных фортов: Робберс-Руст, Стенд-Оф, Фриз-Аут и самый знаменитый из них Хуп-Хеер-Ап [«Гуляй вовсю»], название которого приличия ради переделали в Хуп-Пап [«Щенок Хуп»], что вызывает невинное представление о каком-то поэтическом индейском прозвище. Хуп-Ап, как его называли жители прерий, был окружен частоколом с бойницами для мушкетов, снабжен бастионами с пушками и набатным колоколом. Говорят, что укрепление только одного этого места обошлось в 12000 долларов, и оно сразу стало столицей контрабандистов, ввозивших виски. С момента окончания постройки в форт впускали одновременно только несколько человек индейцев, а остальных обслуживали через бойницы. Но черноногих нельзя было этим остановить. Путь, по которому везли виски контрабандисты, извивался зигзагами по волнистой прерии, проходя главным образом по дну глубоких лощин и ущелий на протяжении двухсот миль от Форт-Бентона до Форта Хуп-Ап. Тяжелые крытые брезентом фургоны, влекомые упряжками в пятнадцать-двадцать быков, тащили спиртной груз по извилистым проходам, соединявшим ущелья. Черноногие, пожалуй, лучшие в мире наездники. На пути встречались места с особенно узкими проходами, где фургоны вязли в грязи или где быков и груз приходилось переправлять на плотах через расползшиеся от дождей болота. В этих трудных местах черноногие налетали на обозы с истинно дьявольскими воплями, которые могли бы вызвать панику и у более спокойных существ, чем быки, тащившие бочки с виски. Иногда нападения происходили ночью; индейцы перерезали привязи, и быки разбегались в панике с ревом, как испуганное стадо бизонов. Если контрабандисты пробовали защищаться, начиналось сражение. Если они отступали, индейцы захватывали добычу».

Лица, снабжавшие данными мисс Лот, жестоко ее обманули. Никаких драк из-за спирта, в которых индейцы перебили бы белых, не было. Одного белого по имени Джо Ньюфрейн черноногие убили за дело в Элбоу, приблизительно в 100 милях к северу от реки Белли. Двоих, француза по имени Полит и Джозефа Вей, убили на дороге к северу от Форт-Бентона в Роки-Спрингс, но их застрелили ассинибойны, а не черноногие. Тропа не проходила по глубоким лощинам и ущельям, а шла прямиком по открытой волнистой прерии; черноногие не нападали на персонал обозов, и обозные быки не разбегались в панике. Да виски и не перевозили тяжело груженными обозами с бычьими упряжками. Пересекая индейские территории к югу от канадской границы, торговцы старались избежать встречи с шерифом Соединенных Штатов: виски перевозилось упряжками из четырех лошадей, ехавших быстро по маршруту, которого шериф скорее всего не знал.

Осенью 1870 года Ягода построил форт Стенд-Оф. Позже торговцы построили Хуп-Ап и форт Кипп. Они основали еще несколько второстепенных торговых пунктов на Элбоу, на Хай-Ривер и Шип-Крике. Всего с 1870 года до появления Конной полиции в 1874 году в этих пунктах или в лагерях в прерии, где белые охотились на волков, жило пятьдесят шесть человек. Они не были перебиты черноногими. Когда появилась Конная полиция, она тоже мирно ладила с Союзом племен. Вот, что я могу сказать в пояснение к цитате из книги мисс Лот.

Отправившись из Форт-Бентона на север с хорошим запасом товаров, мы с Ягодой и еще несколько человек приехали к реке Белли, милях в двадцати пяти — тридцати от ее устья, и построили здесь Стенд-Оф, состоявший из нескольких грубо сколоченных бревенчатых домиков. Вот почему мы дали нашему пункту такое название [«стенд-оф» по-английски «не подходите близко» — прим. перев.]: шериф напал на наш след и догнал нас вскоре после того, как мы переправились через Северный рукав реки Милк и уже спускались по склону к Сент-Мэри.

— Ну, ребята, — объявил он с мрачной улыбкой, — наконец-то я вас поймал. Поворачивайте, поехали в обратный путь со мной.

— Кажется, мы не поедем, — сказал Ягода. — Мы уже по ту сторону границы. Пожалуй, поворачивайте вы и отправляйтесь обратно сами.

Последовал жаркий спор. Топографы тогда еще не разделили границу, но мы знали, что по договору она идет по 49-ой параллели. Шериф догнал нас на водоразделе, откуда реки стекают по Арктическому склону, и потому мы считали, что находимся в Канаде. Шериф утверждал, что это не Канада. Наконец Ягода сказал ему, что мы назад не повернем, что он будет драться, так как уверен в своей правоте. Шериф не мог забрать нас, так как был один. Мы заставили его «не подходить близко», и он огорченный повернул назад.

В другой раз Ягода отправился за спиртом в Форт-Бентон, и шериф гонялся за ним следом день и ночь. В Бентоне ничего не удалось сделать; Ягода запряг своих четырех лошадей и поехал еще с одним человеком в Хелину. Шериф последовал за ним и туда, но Ягода — человек с выдумкой. Он отправился к одной фирме и условился, что она доставит ему тридцать ящиков спирта на берег Миссури, в нескольких милях ниже города. Ягода сделал там плот для своих ящиков, сел на него и оттолкнулся от берега. Тем временем шериф следил за четырьмя лошадьми и фургоном на стоялом дворе. Ночью помощник Ягоды вывел лошадей и двинулся в обратный путь. Вскоре шериф догнал упряжку но... с пустым фургоном и без Ягоды. Шериф повернул назад, переночевал в Хелине, затем снова выехал и прибыл в Форт-Бентон приблизительно в то же время, что и фургон. Помощник Ягоды забрал в форте честный груз провизии и двинулся на север. Шериф был совершенно сбит с толку.

Между тем Ягоде пришлось туго. Управляться с плотом, груженным спиртом и имеющим в общем лишь немного больший удельный вес, чем вода, оказалось трудным делом, а в местах с быстрым течением плот случалось заливало. Иногда плот застревал на мели, и Ягоде приходилось спрыгивать и сталкивать его в глубокую воду. Три дня он изображал из себя бобра и фактически постился, так как провизия его подмокла, но к вечеру третьего дня он достиг устья реки Сан, потеряв только один ящик со спиртом. Здесь его ждала упряжка из четырех лошадей, прибывшая из Форт-Бентона с начальником обоза. Вдвоем они тотчас же нагрузили фургон и двинулись прямиком без тропы через прерию. Без всяких происшествий они пересекли границу и прибыли в Стенд-Оф.

В эту зиму торговля с бладами и черноногими шла довольно хорошо. Но мы убедились, что после постройки Хуп-Ап наш форт оказался слишком далеко на западе, чтобы служить центром торговли. Поэтому на следующее лето нам пришлось спуститься на несколько миль ниже по течению и построить новый торговый пункт. Главным событием следующей зимы было убийство Телячьей Рубашки, вождя бладов, ужасного человека. Племя боялось его: он убил семь или восемь человек — некоторые из них были его родственниками. Однажды он вошел в лавку и, наведя пистолет на человека за прилавком, потребовал виски. Торговец поднял свой револьвер и выстрелил; пуля попала индейцу в грудь. Но он не упал и не пошатнулся; не стреляя, он повернулся, спокойно вышел в двери и направился в лагерь. Услышав выстрел, бывшие в других местах на пункте люди бросились вон. Увидев индейца с пистолетом в руке, они решили, что он кого-то убил, и начали стрелять. Пуля за пулей поражала Телячью Рубашку, но он продолжал спокойно идти и, пройдя несколько ярдов, упал мертвый. Этот человек обладал чрезвычайной живучестью. Тело его бросили в реку через прорубь во льду, но оно всплыло в отдушине ниже по течению; там его и нашли. Вождь всегда говорил своим женам, чтобы в случае его смерти над его телом пели песни. Если они будут петь четыре дня подряд, он де оживет. Женщины забрали труп домой и сделали, как им было велено; они очень огорчились, увидев, что усилия их напрасны. Все остальные члены племени радовались, что этого ужасного человека не стало.

На следующую зиму разгорелась ссора между торговцами и охотниками на волков; последние требовали, чтобы торговцы не продавали индейцам ружей, пороха и пуль. Охотники образовали группу, которую торговцы в насмешку прозвали «кавалерия ис-пит-си»; люди из этой группы обходили торговцев, пытаясь добыть подписи под просьбой о запрещении торговли оружием, угрожали и уговаривали, но успеха почти не имели.

У многих из торговцев лежали запасы товара на тысячи долларов, когда к нам стала приближаться канадская Конная полиция. Большинство торговцев заранее получило предупреждение о ее приближении и успело закопать спиртные напитки или спрятать их как-нибудь иначе. Известие о полиции привез отряд охотников. «Едут, — сказали они, — люди в красных мундирах и везут с собой пушку».

Один только торговец, кажется, не получил предупреждения. Весь его запас товаров подвергся конфискации, так как в числе прочего в нем оказалось несколько галлонов спиртного. Многие торговцы остались в Канаде и продолжали торговать с индейцами и новыми пришельцами, некоторые вернулись в Монтану. Мы отправились с обозами последних. Так закончилась торговля на севере. Не могу сказать, чтобы мы жалели о ее конце. Цены на меха в то время сильно колебались, а потом упали вдвое. Четыре года спустя последнее стадо бизонов из Альберты перешло на юг, больше бизоны в эту область не возвращались.

Мы снова поселились в своем домике из сырцового кирпича в Форт-Бентоне и там перезимовали. Кое-кто из тех, кто, как и мы, торговали на севере, перешли через реку и построили скотоводческие фермы на реке Шонкин и у гор Хайд. Мы с Ягодой считали, что нам в нашем краю скотоводчество не нужно.

Мы часто получали письма от Эштона. Он, видимо, вел спокойную жизнь, то жил где-то в Европе, то снова путешествовал по Штатам, время от времени навещая опекаемую им девушку в Сент-Луисе. Диана тоже писала довольно часто. Теперь ее письма стали образцами каллиграфии, грамматически и стилистически правильными. В некоторых письмах она писала только о своих школьных занятиях и мелких ежедневных событиях. Мне представлялось, что это те письма, которые добрые монахи просматривали перед отправкой. Но в других письмах говорилось о том, как ей не нравится город. «Я могла бы переносить жизнь здесь, — писала она, — если бы только можно было хоть изредка видеть наши большие горы и прерии». Она писала также об Эштоне, рассказывала, как он к ней добр, как она счастлива, когда он приезжает навестить ее. Он хотел, чтобы Диана через год поступила в католический колледж; конечно, она поступит туда, потому что сделает то, чего желает ее вождь, но ей так хотелось бы повидать любимый край, где она родилась, побывать у нас, хоть день; но сказать это ему она не могла.

В одном из писем она сообщила Нэтаки, что «Диана» значит Сам-и-а-ки (Женщина Охотник); что она — женщина Солнца (богиня), жившая давным-давно, и не была замужем. «И я должна поступить так же, — сделала она трогавшую приписку, — потому что никто, кто мог бы мне быть дорог, не полюбит меня, некрасивую, темнокожую индейскую девочку».

— Кьяйо! — воскликнула Женщина Кроу, когда я прочел это вслух. — Я думаю, любой юноша в нашем лагере рад был бы взять ее в жены.

— Мне кажется, я понимаю в чем дело, — сказала Нэтаки задумчиво. — Кажется, я понимаю. Обычаи ее племени уже больше не ее обычаи. Она стала белой женщиной во всем, кроме цвета кожи.

Каждую зиму со времени своего отъезда Эштон писал, что весной приедет навестить нас, но ни разу не выполнил своего обещания. Мы пришли к заключению, что он уже никогда не приедет, как вдруг, к нашему удивлению, в один июньский день он сошел на наш берег с парохода. Мы были очень рады пожать ему руку, и он тоже, на свой тихий лад, казалось, был не менее доволен. Все пошли в наш дом; женщины наши, увидев его, в удивлении прикрывали рот рукой подходили пожать ему руку. «Ок-и Кут-ай-им-и», — говорили они. Вы помните, что они прозвали его «Никогда не Смеется», но он этого не знал.

Мы видели прежнего Эштона, не склонного к многословию, с тем же грустным выражением глаз, хотя по приезде он говорил больше обычного и шутил с женщинами; Ягода и я, конечно, служили переводчиками.

— Вам должно быть стыдно, — сказала ему Нэтаки, — что вы приехали один. Почему вы не привезли Диану?

— Она занята; она учится и вряд ли могла бы оставить занятия. Вот бы вам посмотреть, какой она стала леди. Она посылает вам всем привет и подарки, которые я передам вам, как только доставят мой чемодан.

Нэтаки хотела, чтобы я рассказал ему, что девушка тоскует по своей родине, но я не соглашался.

— Нечего нам вмешиваться в его дела, — заметил я. Мы с Нэтаки уступили Эштону свою комнату и перебрались в палатку, поставленную рядом с домом. Но не надолго.

— В этой стране летом не следует жить в доме, — сказал Эштон как-то утром. — С той самой поры, как я уехал, я мечтаю опять пожить в вашей палатке. Сколько раз я вспоминал о ложе, покрытом шкурами бизона, о веселом огне в очаге. В таком месте можно отдыхать и мечтать. Я хотел бы еще раз испытать все это.

Я ответил, что так и будет. Наша палатка почти совсем истрепалась. Нэтаки дала знать в лагерь пикуни своей матери — они стояли где-то на реке Титон, — чтобы она достала хорошую палатку и прислала ее сюда. Когда палатка прибыла, мы поставили ее, и Эштон поселился в ней вместе с нами. Он часами сидел или полулежал на своем ложе, как когда-то, и молча курил, курил... Мысли у него были невеселые, тень лежала на его лице. И так же, как когда-то, Нэтаки и я гадали, что его мучает. Она огорчалась из-за него и много раз говорила: «Он очень, очень несчастен. Я его жалею».

Однажды вечером пришел пароход, но никто из нас не пошел смотреть, как он пристанет: пароходы стали уже привычным зрелищем. Мы только кончили ужинать, Нэтаки убрала со стола и зажгла лампу. Эштон не вернулся еще в палатку. Он стоял около лампы и чинил чубук своей трубки. Послышалось шуршание шелка, и высокая изящная женщина, переступив через порог, нетерпеливым движением подняла вуаль и почти бегом приблизилась к Эштону, протягивая к нему руки умоляющим жестом. Мы сразу узнали Диану.

— Мой вождь, — воскликнула она, — прости меня! Я не могла устоять. Я так хотела увидеть родную страну, прежде чем вернуться в школу, что покинула Алису и приехала сюда. О, не сердись, прости меня!

Эштон схватил ее руки и притянул Диану почти вплотную к себе. Я никогда не думал, что лицо его может так просветлеть. Оно просто сияло любовью, гордостью и радостью, — так мне казалось.

— Дорогая моя, дорогая моя! — повторял он слегка запинаясь. — Не сердиться? Простить? Твои желания — всегда мои желания. Видит бог, я только и хочу, чтобы ты была счастлива. Почему ты мне ничего не сказала? Мы могли бы уехать сюда вместе.

Девушка заплакала. Нэтаки, смотревшая почти со страхом на эту высокую, стройную девушку, так непривычно одетую, подошла и сказала:

— Дочь моя, ведь ты моя дочь?

— Да! — прошептала девушка, и они обнялись.

Мы, мужчины, вышли один за другим и оставили их одних. Эштон пошел в палатку, мы с Ягодой отправились пройтись по дороге.

— Господи! — воскликнул Ягода, — никогда не думал, что кто-нибудь нашей крови может стать таким. Да ведь она просто даст сто очков вперед любой белой женщине. Я не могу объяснить, в чем разница между ней и ими, но она сразу видна. В чем разница?

— Ну, — отозвался я, — думаю, тут дело главным образом в образовании и общении с хорошо воспитанными людьми. Потом, в некоторых женщинах чувствуется вот это. Я и сам не могу как следует объяснить.

— А ты заметил, как она одета? — добавил Ягода. — Как будто просто, но как-то чувствуешь, что платье это стоит кучу денег и что шил его человек, который понимает дело. А медальон у нее на груди весь в жемчуге, посередине крупный бриллиант. Ну и ну!

Она была красива, как ее тезка Диана, какой мы ее себе представляем. Но богиня холодна и равнодушна к нам, а у нашей милой Дианы, как мы убедились, было сердце.

Мы вернулись в дом. Слезы уже высохли. Женщины — жена Ягоды, Нэтаки, старая миссис Ягода и Женщина Кроу — сидели вокруг Дианы и затаив дыхание слушали ее рассказы о пережитом. Она не забыла материнский язык. Диана встала, пожала нам руки и сказала, что очень рада видеть всех нас снова, что она никогда не забывала, как мы были добры к ней. Немного спустя она пошла со мной и Нэтаки в нашу палатку, осторожно, подобрав юбку, обошла очаг и села напротив Эштона, который казался очень довольным, что она пришла.

— Ах! — воскликнула она, хлопнув в ладоши, — как я все хорошо помню, даже вид углей от разных деревьев. Вы сейчас топите тополем.

Она продолжала разговаривать, обращаясь то к Эштону, то ко мне, иногда к Нэтаки. Мы провели приятный вечер. Ягода и его жена уступили ей свою комнату и тоже перешли жить в палатку. Мы как-то не могли спросить Диану не хочет ли и она жить в палатке: казалось, Диана отошла далеко от старой жизни, все это к ней уже не подходило.

Должен сказать, что появление Дианы вызвало сенсацию в форте, или, как его начинали называть, в городе. Погонщики быков и мулов, охотники на волков таращили нa нее глаза и стояли открыв рот, когда она проходила мимо. Игроки в карты старались изо всех сил быть ей представленными. Настоящие люди, с которыми ее знакомили, относились к ней с глубоким уважением. Ежедневно у нас бывали гости из лагеря пикуни: женщины смотрели на нее с почтением и страхом и робко пожимали ей руку. Даже вожди пожимали ей руку и разговаривали с ней. Молодые кавалеры приходили к нам и стояли поодаль, принимая позы и наблюдая за ней уголком глаза.

Однажды утром Эштон предложил нам отправиться куда-нибудь на месяц или на два с лагерем пикуни или же, если это не опасно, поехать самим к горам Белт или к подножию Скалистых гор. Диана стала возражать.

— Я предпочитаю не ехать, — сказала она, — ты же знаешь, что я должна скоро вернуться в школу.

Эштон, казалось, удивился, что она возражает против поездки, — мы тоже удивились.

— Дорогая моя, — ответил он, — я надеялся, что тебе будет приятно совершить такое путешествие. У тебя вполне достаточно времени, чтобы поехать с нами и вернуться на Восток к открытию школы.

Но она продолжала выискивать отговорки, и вопрос о поездке отпал. Однако она говорила Нэтаки, что ей страшно хочется отправиться в прерию и снова кочевать по ней, но что долг ее — в скором времени уехать обратно.

— Ты не можешь понять, как мой вождь ко мне добр, — говорила Диана. — У меня всегда есть деньги, больше денег, чем у других девушек, больше, чем я в состоянии израсходовать. У меня красивые платья, очаровательные драгоценности. Он добр ко мне, ласков и, видимо, очень доволен, что я учусь. Я повидала вас всех и свою родину, и он не рассердился, что я приехала. А теперь поеду обратно и буду прилежно учиться.

— Какая она хорошая! — воскликнула Нэтаки, рассказав мне все это. — А какая красавица! Я бы хотела, чтобы она была действительно моей дочерью.

— Глупая ты! — сказал я. — Она могла бы быть твоей сестрой; ведь ты же не на много старше ее.

— Все равно, — закончила она разговор, — она в некотором смысле моя дочь. Разве я не заботилась о ней, не вытирала ей слезы, не делала все, что только могла, когда Никогда не Смеется привез ее в наш дом в тот ужасный день?
Оглавление - Глава 27




Free Web Hosting