Глава 4

В борьбе за жизнь

      Хотя кайова и считались нашими союзниками, однако их поведение вызывало тревогу, и мы решили ночью по очереди стоять на часах. Это не укрылось от индейцев, они бросали на нас косые взгляды. Их дружеские чувства явно шли на убыль.
      Рано утром часовой разбудил нас. Ночью кайова не удалось найти следы сбежавших вождей, а с рассветом они, продолжив поиски, обнаружили след, который довел их до места, где апачи спрятали своих лошадей. Инчу-Чуна и Виннету уехали вместе с воинами, охранявшими коней, но самих коней оставили. Узнав об этом, Сэм Хокенс спросил меня с хитрой улыбкой:
      - Вы догадываетесь, сэр, почему вожди поступили именно так?
      - Нетрудно догадаться.
      - Ого! Гринхорну не мешает быть поскромней. Одной интуиции недостаточно, на мой вопрос ответит тот, кто обладает опытом.
      - Я им и обладаю.
      - Вы? Опытом? Интересно, откуда он у вас?
      - Мой опыт берется из книг.
      - Опять эти книги! Если вы и вычитали в них что-то полезное, не думайте, что стали умнее всех. Я сейчас докажу, что вы в этом ничего не смыслите. Итак, почему вожди оставили лошадей своих пленных воинов?
      - Именно потому, что пленные остались здесь.
      - Ну и что?
      - Им понадобятся лошади.
      - Зачем пленным лошади?
      Слова Сэма не задевали моего самолюбия, я уже знал, что ехидство было у него в крови, и поэтому спокойно объяснил:
      - Может случиться вот что: либо вожди вернутся с большой группой воинов, чтобы освободить пленных, - в таком случае незачем гонять лошадей туда и обратно, либо кайова, не дожидаясь апачей, покинут эти места и уведут с собой пленных. Тогда все смогут ехать верхом, так будет удобней и пленным, и самим кайова. Значит, можно надеяться, что кайова пленных не убьют, а доставят в свое стойбище.
      - Недурно придумано! Но что мы будем делать, если они все-таки решат убить апачей?
      - Они этого не сделают!
      - Нет? Вы осмеливаетесь спорить со мной?
      - Осмеливаюсь, потому что Сэм Хокенс забывает о моем присутствии здесь.
      - Ах, вот оно что! Забываю о вашем присутствии! Неужели вы серьезно думаете, что ваше присутствие что-либо значит?
      - Пока я здесь, пленные будут жить.
      - Неужели? Вот это великий герой, хи-хи-хи! У кайова две сотни людей, а вы, гринхорн, в одиночку хотите помешать им осуществить задуманное!
      - Надеюсь, что все-таки не в одиночку.
      - Нет? И кого же вы имеете в виду?
      - Конечно, вас, а также Дика Стоуна и Билла Паркера! Я убежден, что вы тоже выступите против бойни.
      - Глубоко признателен вам за доверие! Снискать уважение гринхорна вроде вас - это не шутка, чтоб мне лопнуть, хи-хи-хи!
      - Я говорю серьезно, Сэм. Нельзя шутить, когда человеческая жизнь в опасности.
      В маленьких глазках вестмена угадывалась насмешка.
      - Черт побери! Вы действительно не шутите? В таком случае давайте поговорим серьезно. Как вы это себе представляете, сэр? Ни на кого больше рассчитывать мы не можем, нас будет четверо против двухсот кайова. Вы подумали, чем для нас это кончится?
      - Чем бы ни кончилось, убийства я не допущу.
      - Однако оно свершится, и, вполне возможно, вы тоже будете в числе жертв. А может, вы рассчитываете на силу своего кулака?
      - Чепуха! Не я дал себе прозвище Шеттерхэнд и прекрасно понимаю, что мы сами не справимся с двумя сотнями индейцев. Надо действовать хитростью, а не силой.
      - И каким же образом? Опять где-то вычитали?
      - Да.
      - И теперь считаете себя хитрее всех? А вот я уверен, что ваша хитрость гроша ломаного не стоит. Краснокожие сделают что захотят, и никто не сможет им помешать.
      - Ну что ж! Видно, на вас я рассчитывать не могу. Придется действовать в одиночку.
      - Ради Бога, не порите горячку, сэр! Ишь, какой обидчивый! Конечно же, мы не оставим вас одного. Я тоже готов защищать апачей, но я никогда не пробивал стену головой. Это не в моих правилах. Запомните: стена тверже любой головы.
      - Я и не собираюсь расшибать себе голову. Мы пока не знаем, как кайова решили поступить с пленными, поэтому нет причин для беспокойства. В крайнем случае что-нибудь придумаем.
      - Нет, не согласен. Предусмотрительный человек должен все предвидеть. Я не хочу сидеть сложа руки и ждать, когда что-нибудь случится. Надо точно знать, что мы предпримем, если апачей решат убить.
      - Мы этого не допустим.
      - Опять пустые слова!
      - Я заставлю вождя исполнить мое требование.
      - Каким образом?
      - Пригрожу ему ножом.
      - И сможете его убить?
      - Да, если он не согласится на мои условия.
      - Черт побери! Вот это решительность! Не ожидал от вас!
      - Учтите, я не шучу!
      Сэм помолчал, переваривая услышанное, потом сказал:
      - Неплохая мысль. Пригрозить вождю ножом и таким образом вынудить его выполнить наши требования. Да, это единственно верный способ! Иногда и гринхорны на что-нибудь годятся. Значит, так и будем действовать!
      Сэму хотелось еще поговорить, но появился Бэнкрофт и велел мне браться за работу. Инженер был прав: надо спешить, чтобы закончить все до того, как Инчу-Чуна и Виннету вернутся со своими воинами.
      Мы все усердно трудились, когда в полдень ко мне подошел Сэм Хокенс и сказал:
      - Вынужден вас обеспокоить, сэр. Сдается мне, кайова уж слишком подозрительно суетятся вокруг пленных.
      - Что значит - суетятся? Вы можете сказать яснее?
      - Могу лишь догадываться, чтоб мне лопнуть! Кажется, они хотят поставить апачей к столбу пыток.
      - Когда? Прямо сейчас?
      - Разумеется, прямо сейчас, иначе я бы вас не стал беспокоить. Краснокожие все уже приготовили, похоже, сейчас примутся пытать пленных.
      - Этого нельзя допустить! Где Тангуа?
      - Он с воинами.
      - Надо его выманить. Сможете?
      - Но как?
      Я незаметно осмотрелся. Позади нас, на месте вчерашней стоянки, кайова не было. Они медленно двигались за нами и сейчас располагались на опушке небольшого леса. Рэттлер со своими головорезами был с ними. Паркер и Стоун сидели рядом со мной на траве. Невысокий кустарник полностью скрывал нас от индейцев, что было весьма кстати.
      - Скажите Тангуа, что я хочу ему что-то сообщить, но не могу бросить работу. Думаю, он придет.
      - Я тоже так думаю. А если придет не один?
      - Тангуа оставьте мне, остальными займетесь вы, Стоун и Паркер. Приготовьте ремни, чтобы их связать. Все должно произойти быстро и без шума.
      - Пусть будет по-вашему. Не знаю, хорошо это или плохо, но у меня нет другого плана. Дело мы задумали опасное, но будем надеяться, все обойдется, отделаемся фонарем под глазом или в худшем случае мелкими царапинами. Хи-хи-хи!
      Сэм ушел, как обычно, посмеиваясь. Мои уважаемые коллеги находились поблизости, но не могли нас слышать. Я не посвящал их в наши планы, иначе бы они только помешали, ведь собственную шкуру они ценили выше, чем жизнь каких-то апачей.
      Я отдавал себе отчет, сколь сложна и опасна была наша задача. Подвергать опасности Дика Стоуна и Билла Паркера без их согласия я не имел права и поэтому прямо спросил, могу ли я рассчитывать на их помощь.
      - Что это с вами, сэр? - возмутился Стоун. - Неужели мы похожи на негодяев, которые покидают друзей в опасности? Для настоящего вестмена одно удовольствие помогать вам. А ты как считаешь, Билл?
      - Точно так же, - поддержал его Паркер. - Очень хочу знать, справимся ли мы вчетвером с двумя сотнями индейцев. Заранее радуюсь этому спектаклю. Представляю, с каким диким воем они бросятся на нас, но ничего сделать не смогут - руки коротки.
      Я опять принялся за работу, делая вид, что меня больше ничто не интересует. Вскоре Стоун предупредил меня:
      - Приготовьтесь, сэр, они приближаются!
      Я обернулся. С Сэмом Хокенсом шел Тангуа, к сожалению, в сопровождении еще троих краснокожих.
      - На каждого из нас - по индейцу, - сказал я. - Вождь будет мой. Когда я начну, схватите воинов, да так, чтобы никто и не пикнул.
      Медленным шагом я пошел навстречу Тангуа, а Стоун и Паркер двинулись за мной. Мы остановились в таком месте, где остальные кайова не могли нас видеть за кустами. Тангуа был угрюм и неохотно обратился ко мне:
      - Бледнолицый, которого зовут Шеттерхэнд, велел меня позвать. Неужели ты забыл, что я вождь кайова?
      - Ни в коем случае. Я знаю, кто ты.
      - Если так, то тогда ты должен был прийти ко мне, а не я к тебе. Но знаю, ты лишь недавно прибыл в нашу страну и только учишься вежливости, поэтому прощаю тебе ошибку. Что ты хотел мне сказать? Говори кратко, ибо у меня нет времени!
      - Что за срочные дела требуют твоего присутствия?
      - Мы хотим, чтобы эти собаки апачи взвыли.
      - Когда?
      - Сейчас же.
      - К чему такая спешка? Я думал, вы заберете их в свои вигвамы и только там отпразднуете победу, радуя своих жен и детей.
      - Мы хотели так поступить, но они будут нам обузой в военном походе. Поэтому апачи должны умереть здесь и сегодня.
      - Прошу тебя, откажись от этого намерения!
      - Ты не смеешь ни о чем просить! - крикнул Тангуа.
      - Почему же? Я только высказал просьбу, а ты уже гневаешься. Я же не приказываю, а только прошу.
      - От вас я не потерплю ни просьб, ни приказов. Ни один бледнолицый не заставит меня изменить решение!
      - А если заставит? Имеете ли вы право убивать пленных? Я знаю твой ответ и не собираюсь спорить с тобой. Однако убивать можно по-разному: быстро, без мучений и у столба пыток. Пока мы здесь, последнему не бывать!
      Тангуа гордо выпрямился и отозвался с глубоким презрением:
      - Не бывать? А кто ты такой, чтобы приказывать мне? Ты - жаба против медведя со Скалистых гор. Пленные - моя собственность, я волен поступать с ними как хочу.
      - Они попали в ваши руки благодаря нашей помощи, и мы имеем на них такое же право, как и вы. А мы требуем сохранить им жизнь.
      - Требуй чего угодно, белый пес, я смеюсь над твоими словами!
      Тангуа плюнул мне под ноги и хотел уйти, но я ударил его кулаком, и вождь свалился на землю. Однако Тангуа оказался крепким орешком, мой удар не лишил его сознания, и вождь попытался встать. Пришлось ударить второй раз. В то же мгновение Сэм схватил за горло одного из индейцев, повалил его на землю и придавил коленом, Дик и Билл кинулись ко второму, а третий, воспользовавшись замешательством, с воплем пустился бежать.
      Я помог Сэму связать индейца, а тем временем Стоун и Паркер справились со своим.
      - Жаль, - сказал я, - что одного мы упустили.
      - Я кинулся на того же, которого выбрал Стоун, - оправдывался Паркер. - Потеряли всего две секунды, но индеец успел сбежать.
      - Ну что приуныли? - подбодрил нас Сэм Хокенс. - Ведь ничего страшного не случилось, разве только пирушка начнется чуть раньше. Не трусьте прежде времени. Через две-три минуты индейцы будут здесь, так что давайте готовиться к встрече.
      Без лишних раздумий мы связали Тангуа. Геодезисты с ужасом смотрели на нас. Прибежал старший инженер и закричал:
      - В чем дело, господа? Чего вы набросились на кайова? Теперь мы все погибнем!
      - Вы совершенно правы, сэр, так оно и будет, если вы все немедленно не присоединитесь к нам, - ответил Сэм. - Позовите сюда своих людей, и идемте с нами! Не волнуйтесь, мы вас защитим.
      - Вы нас защитите? Да это же...
      - Хватит болтать! - оборвал его Сэм. - Мы прекрасно знаем, что делаем. Если вы не с нами, я и ломаного гроша не дам за ваши головы. Скорее решайтесь или пеняйте на себя!
      Мы подняли связанных индейцев, отнесли их на большую поляну и положили на траву. Бэнкрофт с тремя помощниками поспешили за нами. Мы заранее выбрали это место, так как в открытом поле чувствовали себя в большей безопасности: все вокруг было видно, как на ладони.
      - Кто будет вести переговоры с краснокожими? Разрешите мне! - попросил я.
      - Нет, сэр, - возразил Сэм. - Оставьте это мне. Вы еще недостаточно владеете индейским жаргоном. Однако ваша помощь понадобится - делайте вид, словно собираетесь прирезать вождя.
      Не успел Сэм закончить, как до наших ушей донесся дикий вой индейцев, а спустя несколько секунд они сами выскочили из-за кустов. Краснокожие приближались к нам не плотной толпой, а растянутой цепью: одни бежали быстрее других. Это было нам на руку, ибо с толпой сражаться намного труднее.
      Мужественный Сэм вышел вперед и спешно стал подавать знаки индейцам, чтобы те остановились. Он кричал им что-то, но из-за расстояния я не мог разобрать слов. Попытки Сэма не сразу произвели нужное воздействие, лишь после нескольких призывов бежавшие первыми остановились, за ними и остальные. Сэм что-то толковал им, все время указывая на нас. По моему приказанию Стоун и Паркер приподняли бесчувственного Тангуа, а я достал нож и замахнулся на вождя. Краснокожие издали крик ужаса.
      Сэм все это время что-то им объяснял. Наконец один из индейцев, вероятно второй вождь, вышел из толпы и последовал за Хокенсом к нам, гордо подняв голову. Когда они оба подошли, Сэм указал на наших пленников и сказал:
      - Вот, можешь убедиться, что мои уста, говорят правду. Смотри, они в нашей власти!
      Индеец, с трудом сдерживая гнев, внимательно посмотрел на трех кайова и ответил:
      - Эти два краснокожих воина еще живы, но вождь, как мне кажется, мертв.
      - Он жив. Удар Шеттерхэнда лишил Тангуа чувств, но в скором времени душа его вернется в тело. Подожди здесь, присядь пока. Когда вождь придет в себя и сможет снова говорить, мы вместе обсудим, как быть дальше. Но если кто-нибудь из вас поднимет на нас оружие, нож Шеттерхэнда выпьет кровь из сердца Тангуа. Хуг! Я тебе обещаю!
      - Как вы посмели поднять руку на друзей?
      - На друзей? Неужели ты веришь своим словам?
      - Верю. Ведь мы выкурили трубку мира.
      - Да, выкурили, но такому миру нельзя доверять.
      - Почему?
      - Разве обычаи кайова разрешают обижать друзей?
      - Нет.
      - Ваш вождь обидел Шеттерхэнда, и мы уже не считаем вас нашими друзьями. Смотри, вождь шевелится!
      Тангуа, которого Стоун и Паркер положили на землю, действительно пошевелился. Спустя несколько мгновений он открыл глаза, посмотрел на каждого из нас, будто хотел вспомнить, что же случилось, наконец пришел в себя и крикнул:
      - Уфф, уфф! Шеттерхэнд меня свалил. А кто связал?
      - Я, - ответил я.
      - Сними с меня ремни! Я приказываю!
      - Ты не выполнил мою просьбу, и теперь я не исполню твой приказ. Ты не имеешь права приказывать мне!
      Окинув меня злобным взглядом, Тангуа яростно прошипел:
      - Молчи, щенок, не то я тебя уничтожу!
      - Лучше ты помолчи. Тангуа обидел меня, поэтому мой кулак свалил его с ног. Шеттерхэнд не допустит, чтобы кто-нибудь безнаказанно обзывал его белым псом или жабой. Веди себя повежливее, иначе будет еще хуже!
      - Я требую, чтобы меня освободили! Или вы все погибнете от рук моих воинов!
      - Тогда ты умрешь первым. Подумай об этом. Вон там стоят твои люди. Если кто-нибудь из них двинется с места, я всажу нож в твое сердце. Хуг! Я сказал!
      И я прикоснулся ножом к его груди. Кажется, до него наконец-то дошло, что он в моей власти и что я исполню угрозу. Нависла напряженная тишина. Бросив на меня ненавидящий взгляд, вождь, стараясь обуздать свой гнев, спросил:
      - Чего же ты требуешь?
      - Только того, о чем просил тебя раньше: не убивай сегодня апачей.
      - Вы хотите сохранить им жизнь?
      - Только до тех пор, пока мы здесь, вместе с вами. Потом поступайте с ними по своему усмотрению.
      Опять нависла гнетущая тишина. Военная раскраска на лице вождя подчеркивала обуревавшие его чувства: гнев и ненависть. Я не надеялся, что он быстро сдастся, и был очень удивлен, когда вождь сказал:
      - Пусть исполнится твое желание, а я сделаю больше, если ты согласишься исполнить мое.
      - Говори!
      - Во-первых, я заявляю, что ничуть не испугался твоего ножа. Ты не посмеешь убить меня, потому что мои воины разорвут вас на куски. Будь вы даже самые храбрые, стольких воинов вам не победить. Я смеюсь над твоей угрозой; я мог не выполнить твою просьбу, а ты не посмел бы меня убить. И все-таки собаки апачи не умрут у столбов. Обещаю тебе: они останутся в живых, если ты победишь в поединке на ножах.
      - С кем я буду сражаться?
      - С одним из моих воинов. Если он убьет тебя, погибнут все апачи, если ты его, апачи будут жить.
      - И ты отпустишь их на свободу?
      - Да.
      Наверняка этот негодяй задумал какую-то подлость. Считая меня самым опасным среди белых и желая от меня избавиться, он выбрал такой вид борьбы, в котором индейцам нет равных, и против меня он, конечно, выставит настоящего мастера. Не раздумывая, я ответил:
      - Согласен. Определим условия и выкурим трубку мира, а потом начнется поединок.
      - Вы с ума сошли, сэр, - не выдержал Хокенс. - Я ни за что не позволю вам совершить эту глупость. Никакого поединка не будет!
      - Это вовсе не глупость, дорогой Сэм!
      - Глупость и вздор, каких свет не видывал. В справедливой и честной борьбе шансы должны быть равны, а здесь что происходит?
      - Здесь все в порядке!
      - А я думаю по-другому. Вы когда-нибудь дрались на ножах?
      - Нет, никогда.
      - Я так и знал! А ведь против вас выйдет мастер. Ладно, не о себе, так о других подумайте! Если вас убьют, погибнут и апачи.
      - Но если я одержу победу, апачам сохранят жизнь и вернут свободу.
      - Неужели вы в это верите?
      - Да, потому что сейчас мы выкурим трубку мира, а это имеет силу клятвы.
      - Даже черт не поверит клятве краснокожего, задумавшего подлость! Но даже если и допустить, что это будет честный договор, то как вы... как вы, гринхорн...
      - Может, хватит, дорогой Сэм, называть меня гринхорном? - перебил я. - Ведь вы уже не раз убеждались, что гринхорн тоже кое-что умеет!
      Дик Стоун и Билл Паркер поддержали Сэма, но им не удалось меня переубедить. В конце концов Сэм с неохотой вынужден был сдаться:
      - Ладно уж, ладно! Пробивайте своим твердым лбом хоть десять, хоть двадцать стен, если вам это нравится. Пусть будет по-вашему. Но я лично прослежу за тем, чтобы борьба была честной, и пусть пеняет на себя тот, кто нарушит правила! Моя Лидди отправит его прямиком на небо, так что он повиснет среди туч, разорванный на тысячу кусков, чтоб мне лопнуть!
      Мы начали обсуждать условия поединка. Решено было начертить на песке восьмерку, то есть фигуру, состоявшую из двух кругов, касающихся друг друга. Каждый из противников занимает свой круг и не смеет переступать его границ. И никакой жалости - бой должен вестись до непременной смерти одного из нас. В то же время товарищам убитого запрещается мстить за его смерть.
      После того как мы оговорили все условия, я велел развязать Тангуа, и мы выкурили трубку мира. Потом мы освободили и двух пленных кайова, и краснокожие отправились к своим, чтобы известить их об ожидаемом развлечении.
      Старший инженер Бэнкрофт и геодезисты пытались отговорить меня от поединка, но я не обращал на них внимания. Дик и Билл хотя и тревожились за меня, но воздерживались от упреков. Хокенс ворчал, скрывая беспокойство:
      - Надо было придумать что-нибудь другое, а не соглашаться на этот явный обман, сэр! Я всегда утверждал и сейчас повторяю, что вы человек легкомысленный, невероятно легкомысленный! Ну какая вам польза от того, что вас зарежут? Ответьте, если можете.
      - Разумеется, никакой.
      - Ох, вы только и знаете, что злить меня, и я начинаю жалеть, что не подружился с более солидным человеком.
      - Вы на самом деле переживаете за меня, дорогой Сэм?
      - Еще бы! Что за дурацкий вопрос! Вас ведь наверняка укокошат. А я что буду делать на старости лет? Что? Я вас спрашиваю! Мне совершенно необходим гринхорн, чтобы учить его уму-разуму! А с кем я буду препираться, если вас угробят?
      - Ну, думаю, с каким-нибудь другим гринхорном.
      - Вам легко говорить, а где найдешь другого такого безнадежного гринхорна! Но я вас предупреждаю, сэр, если с вами что-нибудь случится, попомнят меня эти краснокожие! Да я им... Да я их... Сэр, тут у меня одно сомнение возникло. Насколько я успел вас узнать, принципы у вас того... слишком гуманные, вам трудно решиться на убийство. Оглушить - другое дело. Так вот, не думаете ли вы пощадить своего противника?
      - Я? Ну, как сказать... гм!
      - Гм? Сейчас не время издавать какие-то странные хрюкающие звуки. Вы будете драться не на жизнь, а на смерть!
      - А если я его раню?
      - Вы уже слышали, рана не в счет, надо противника обязательно убить!
      - Я думаю о такой ране, которая лишит его возможности продолжать бой.
      - Какое это имеет значение? Вас все равно не признают победителем и выставят другого противника. В условиях поединка ясно сказано, что побежденный должен умереть, непременно умереть! Слушайте меня внимательно, юноша: если вы только раните противника, вам придется добить его, нанести последний удар просто из жалости. И никаких гуманных принципов! Кайова - разбойники, и именно они виноваты во всем. Началось с кражи лошадей у апачей, помните? Убивая одного из этих негодяев, вы спасаете жизнь многим апачам, а если вы его пощадите, апачи погибнут. И еще. Скажите мне одну вещь, только откровенно. Вы случайно не падаете в обморок при виде капли крови? Успокойте меня!
      - Для вас так это важно, Сэм? Не волнуйтесь. Я не собираюсь быть снисходительным к противнику, потому что и он не пощадит меня. Я должен спасти жизнь многим людям. Это будет настоящий поединок.
      - Прекрасно! Вот умные слова! Теперь я спокоен, а то было такое ощущение, словно я отдаю на заклание собственного сына. И все-таки, лучше бы мне самому взяться за нож. Может, позволите, сэр?
      - И речи быть не может, дорогой Сэм! Во-первых, я, откровенно говоря, думаю, что лучше уж погибнуть несуразному гринхорну, чем опытному вестмену, вроде вас, а во-вторых...
      - Ну, будет! Кому нужен такой старый хрыч, как я, тогда как вы, молодой...
      - Ну, ну, будет! - прервал я его точно так же, как он меня. - Во-вторых, это вопрос чести, и я никому не позволю заменить меня в поединке. Да и вождь не пойдет на это. Он жаждет моей крови.
      - Вот это никак не укладывается в моей голове! Он действительно ополчился на вас, именно на вас. И все-таки я надеюсь, наша возьмет. А сейчас - внимание! Идут!
      Индейцы медленно приближались. Их было меньше двухсот человек, потому что многие остались сторожить пленных. Тангуа провел их мимо нас на заранее выбранное место. Индейцы встали в круг, заняв три его четверти и оставив нам, белым, одну. Когда мы встали на свое место, вождь подал знак. Из рядов краснокожих вышел воин атлетического сложения. Все оружие, кроме ножа, он положил на землю и обнажил тело до пояса. Увидев его великолепный торс, все подумали - плохо мое дело. Вождь вывел его на середину круга и, с трудом скрывая торжество, провозгласил:
      - Вот это и есть Мэтан-Аква, Нож-Молния, самый сильный воин кайова. Его нож еще не знал поражения. От его удара враг валится, точно сраженный молнией. С ним будет драться бледнолицый, Шеттерхэнд.
      - Черт бы его побрал! - прошептал Сэм. - Это ведь настоящий Голиаф! Дорогой сэр, вам конец!
      - Неужели?
      - Не стройте из себя героя! Есть только один способ победить этого громилу.
      - Какой?
      - Не затягивать поединок, кончать скорее, иначе индеец измотает вас, и тогда вам крышка. А как там ваше сердцебиение?
      Схватив меня за запястье, Сэм нащупал пульс.
      - Слава тебе Господи, не более шестидесяти ударов в минуту, значит, нормально. Не волнуетесь? Не боитесь?
      - Только этого не хватало! Нервничать и бояться сейчас, когда жизнь зависит от хладнокровия и выдержки. Имя этого великана так же красноречиво, как и его внешний вид. Тангуа выбрал нож, потому что есть у них такой мастер. Проверим, действительно ли он непобедим!
      Разговаривая с Сэмом, я тоже разделся по пояс, хотя это и не было предусмотрено условиями поединка, но я не хотел, чтобы меня заподозрили в попытке хоть как-то защититься от ударов ножа. Карабин и револьверы я отдал Сэму. Сердце бедняги стучало так громко, что даже мне было слышно. Я же был спокоен и надеялся на успех.
      Рукоятью томагавка индейцы начертили на песке восьмерку с диаметром каждого круга около метра, и Тангуа велел бойцам занять свои места. Нож-Молния презрительно взглянул на меня и сказал:
      - Хилое тело бледнолицего дрожит от страха. Осмелится ли он войти в очерченный круг?
      Не успел он закончить, как я уже оказался в круге.
      - Смотрите, какой храбрец! - продолжал издеваться Мэтан-Аква. - Мой нож проглотит его. Великий Маниту отдает бледнолицего мне, отняв у него разум.
      Обмен оскорблениями перед поединком - необходимая часть ритуала индейцев. Меня сочли бы за труса, если бы я смолчал, и я ответил:
      - Ты воюешь языком, а я вынужден ждать тебя с ножом. Встань на свое место, если не боишься.
      Одним прыжком Мэтан-Аква занял место во втором круге восьмерки и крикнул со злостью:
      - Я боюсь? Мэтан-Аква боится бледнолицего? Вы слышали, воины кайова! Я отниму жизнь у белого пса одним ударом!
      - Мой первый удар лишит жизни тебя. А теперь замолчи! Тебе бы называться не Мэтан-Аква, а Ават-Я, Хвастун!
      - Ават-Я? Этот вонючий койот осмелился оскорбить меня! Пусть стервятники сожрут твои внутренности!
      Эта угроза была ошибкой, которая явно указала на способ нанесения удара. Раз внутренности, значит, он не будет метить сверху, в сердце, а ударит снизу, чтобы вспороть мне живот.
      Расстояние между нами было настолько мало, что мы без труда могли дотянуться друг до друга. Не отрывая от меня взгляда, индеец опустил руку с ножом, направляя его лезвие вверх. Я уже не сомневался - он будет метить снизу в живот. Оставалось уловить момент удара, что мне должен был подсказать блеск его глаз. Опустив веки, я зорко следил из-под ресниц за противником.
      - Ударь, белая собака! - рявкнул Мэтан-Аква.
      - Сам ударь, красный щенок! - не остался я в долгу.
      В ответ на оскорбление глаза индейцев вспыхнули яростью. Молниеносный взмах руки с ножом! И все было бы кончено, не ожидай я нападения именно в эту секунду. Левой рукой я парировал выпад, правой ударил сам, и мой нож по рукоятку вонзился в его сердце. Великан пошатнулся и, даже не успев вскрикнуть, мертвым рухнул на землю.
      Индейцы дико взвыли, лишь Тангуа стоял молча. Потом подошел к поверженному мной противнику, ощупал края раны, выпрямился и посмотрел на меня так, что я потом долго не мог забыть этот взгляд. В нем были и бешенство, и ужас, и восхищение, и страх, и уважение. Вождь отвернулся от меня и хотел так же молча удалиться, но я его остановил:
      - Ты видишь, я все еще стою на месте, тогда как Мэтан-Аква лежит за чертой круга. Кто из нас победил?
      - Ты! - в бешенстве крикнул Тангуа и прошипел: - Ты белый сын злого Черного Духа. Наш шаман снимет с тебя чары, и тогда мы отнимем у тебя жизнь!
      - Прекрасно, но сначала сдержи свое слово!
      - Какое еще слово?
      - Апачи не погибнут.
      - Мы их не убьем. Я это обещал и обещание выполню.
      - И освободишь их?
      - Они получат свободу. Вождь кайова всегда выполняет обещания.
      - Тогда мы с друзьями снимем с них ремни.
      - Я сам это сделаю, когда настанет время.
      - Уже настало, ведь я победил.
      - Замолчи! Разве мы уточняли время?
      - Нет, но и без того ясно...
      - Замолчи! - еще раз крикнул Тангуа. - Время назначу я. Мы не убьем этих собак апачей, но они могут умереть от голода и жажды. И разве моя в том вина, что это случится до того, как они получат свободу?
      - Мерзавец! - бросил я ему в лицо.
      - Скажи еще одно слово, собака, и я...
      Он не закончил, наверно, его испугало выражение моего лица. За него закончил я:
      - ... ударом кулака свалю тебя на землю, тебя, подлый лжец!
      В ответ Тангуа выхватил нож и крикнул:
      - Не подходи, убью!
      - Мэтан-Аква тоже хвастался, что убьет меня, а сейчас лежит здесь мертвый. И с тобой будет то же самое. О судьбе апачей я поговорю с моими белыми братьями. И берегись, ты поплатишься жизнью, если с пленниками что-нибудь случится, ты знаешь, мы можем всех вас взорвать.
      Только теперь я вышел из круга восьмерки и подошел к Сэму. Из-за воя краснокожих тот не слышал моего разговора с Тангуа. Сжав меня в объятиях, Хокенс воскликнул в полном восторге:
      - Слава Богу, сэр, слава Богу! Поздравляю вас и приветствую! Ну точно с того света вернулся! Дорогой мой друг, бесценный гринхорн, ну что же вы за человек! Никогда не видел бизонов, а убивает самого сильного из стада! Никогда не видел серого медведя, а идет на него с ножом, будто хочет почистить яблоко! Никогда не видел мустанга, а поймал мою Мэри! Сражается с самым сильным и ловким индейцем, поражает его ножом прямо в сердце, а у самого хоть бы царапина! Дик! Билл! Идите сюда и полюбуйтесь на него! В кого мы его произведем?
      - В подмастерья, - предложил Стоун.
      - В подмастерья? Как прикажете это понимать?
      - Так ведь он выдержал экзамен и доказал, что уже не ученик, не гринхорн. Мы произведем его в подмастерья, и вполне возможно, что со временем он станет мастером.
      - Как это так: уже не гринхорн? Подмастерье? И ляпнет же такое! Самый настоящий гринхорн, каких свет не видывал! Разве опытный вестмен решится на поединок с таким громилой? Но новичкам всегда везет, точно так же как и дуракам. Вот, полюбуйтесь - перед вами самый глупый из новичков! И жив он только благодаря своей глупости, чтоб мне лопнуть! Ох, что я пережил во время их борьбы. Сердце остановилось, дыхание перехватило, а все мысли только о нем - пропадет ведь ни за грош. И вдруг - один взмах, один удар, и краснокожий валится на землю! Мы победили, мы получили то, что хотели, - жизнь и свободу апачей!
      - Если бы! - безжалостно прервал я поток излияний Сэма.
      - Что значит "если бы"?
      - Тангуа обещал нам освободить апачей, но про себя поклялся сделать обратное и сейчас сказал мне об этом.
      - Я подозревал, что Тангуа нас обманет. Что же он задумал?
      Я рассказал друзьям о разговоре с Тангуа, и это привело Сэма в такую ярость, что он бросился к вождю требовать объяснений, а я оделся и забрал сложенное на земле оружие.
      Кайова не сомневались, что Нож-Молния убьет меня, и неожиданный результат поединка привел их в бешенство. Напасть на нас они не могли - мы выкурили трубку мира, но стали искать повод разорвать договор с нами. Впрочем, торопиться им было некуда - они знали, что и нам бежать некуда. Пока же, кипя злостью, индейцы занялись убитыми. Тангуа руководил ими, поэтому нетрудно было догадаться, что Сэм Хокенс не нашел в нем благосклонного слушателя. Разочарованный Сэм вернулся к нам и объявил:
      - Этот негодяй действительно не намерен выполнить обещание. Похоже, он решил заморить пленных голодом. И это называется "не убить"? Ну ничего, мы ему покажем!
      - Нелегко защищать других, если сам нуждаешься в помощи, - сказал я.
      - Вы боитесь краснокожих?
      - Сэм, вы прекрасно знаете, что это не так!
      - Может быть, и знаю, да уж больно по-разному мы с вами смотрим на вещи. Там, где мне немного страшновато, вы идете напролом, как бык на красную тряпку, а там, где нужна отвага, вы начинаете сомневаться. Хотя чему тут удивляться, уж такая привычка у гринхорнов. Впрочем, о чем с таким говорить?
      И тут вдруг до нас донесся леденящий кровь, устрашающий боевой клич апачей: "Хииииииих!" Видимо, Инчу-Чуна и Виннету успели вернуться и напали на врагов. Те из индейцев кайова, что в этот момент находились с нами, с ужасом внимали крикам. Тангуа приказал:
      - Скорее туда, на помощь нашим братьям!
      Он сорвался с места, но Сэм Хокенс встал на его пути:
      - Стойте! Вы не поможете своим, боюсь, мы уже окружены. Апачи не дураки, раз напали, значит, все подготовили и сейчас будут здесь!
      Маленький вестмен говорил очень быстро, но так и не успел закончить: поблизости прозвучал тот же пронзительный боевой клич апачей. Мы, правда, стояли на открытом месте, но апачам хватило и невысоких кустов, чтобы незаметно подкрасться к лагерю. Они кинулись на нас со всех сторон. Кайова открыли стрельбу и даже сразили нескольких воинов апачей, но те уже окружили нас плотным кольцом.
      - Не убивайте апачей! - только и успел я крикнуть Сэму, Дику и Биллу, когда разгорелся рукопашный бой.
      Только наша четверка не принимала в нем участия. Старший инженер и геодезисты защищались, и их убили. Но боя избежать не удалось. Апачи набросились на нас с ножами и томагавками и вынудили нас защищаться. Тщетно мы кричали, что мы их друзья. Защищая собственную жизнь, пришлось отбиваться прикладами ружей и уложить нескольких апачей, остальные отступили.
      Воспользовавшись кратким замешательством, я осмотрелся: на каждого кайова приходилось по нескольку апачей. Хокенс тоже оценил ситуацию и крикнул:
      - Скорее в кусты!
      Указав на заросли, скрывавшие нас со стороны лагеря, он побежал к кустам. Дик Стоун и Билл Паркер устремились за ним. Я кинулся было на помощь коллегам геодезистам, но убедился, что им уже нельзя было помочь, и поспешил вслед за Сэмом. До кустов было еще довольно далеко, когда вдруг навстречу мне выскочил Инчу-Чуна.
      Он с Виннету возглавлял небольшой отряд апачей, задачей которого было освобождение пленных. Когда все было кончено, вожди поспешили на помощь главному отряду, атаковавшему нас.
      Инчу-Чуна первым увидел и кинулся на меня, замахнувшись прикладом своей "серебряной" винтовки. Я парировал его удары, пытаясь в то же время крикнуть, что я не враг ему, но он не слушал и яростно наступал. Защищаясь, я вынужден был, к сожалению, причинить ему боль. В то мгновение, когда он снова замахнулся винтовкой, я отбросил свой карабин, которым до сих пор отводил его удары, и, схватив вождя левой рукой за горло, правой ударил его в висок. Старый вождь выронил из рук ружье, захрипел и свалился на землю. В тот же миг сзади меня прозвучал торжествующий крик:
      - Вот Инчу-Чуна, вождь собак апачей! Его скальп будет моим!
      Оглянувшись, я увидел Тангуа, предводителя кайова, который неизвестно почему побежал вместе с нами к кустам. Положив винтовку на землю, он достал из-за пояса нож и наклонился над бесчувственным апачем, чтобы снять с него скальп. Схватив Тангуа за плечо, я крикнул:
      - Прочь руки! Это мой трофей!
      - Молчи, белый червяк! - рявкнул Тангуа. - Только я имею право на скальп вождя. Пусти меня или...
      И вне себя от бешенства Тангуа ударил меня ножом. Удар пришелся по руке, потекла кровь. Не желая его убивать, я, не прибегая к оружию, сильно толкнул Тангуа. Маневр удался, и следующим рывком я схватил его за горло, стиснув так, что кайова потерял сознание. А что с апачем? Я склонился над ним, и капли крови с моей руки упали на лицо вождя. Услышав за спиной неожиданный шорох, я обернулся, и это резкое движение спасло мне жизнь. Страшной силы удар прикладом, нацеленный в голову, непременно разнес бы ее, не придись он по спине. Удар нанес Виннету.
      В ходе боя он отстал от отца и только сейчас выскочил из-за кустов. Увидев меня, склоненного над окровавленным Инчу-Чуной, Виннету в ярости нанес мне удар, к счастью, не смертельный. Тогда, отбросив винтовку, он выхватил нож и кинулся на меня.
      Я оказался на краю гибели. В такой обстановке объяснить что-либо было невозможно, а вступать в схватку я тоже не мог. От удара по спине у меня парализовало руку, и молодой вождь апачей непременно вонзил бы мне нож в сердце, если бы я не сделал единственное, на что был способен, - дернулся в сторону. Вместо сердца удар пришелся по левому нагрудному карману. Нож угодил в банку из-под сардин, скользнул по ней и, вонзившись в шею, пробил мне челюсть и поранил язык. Вырвав нож из раны, Виннету схватил меня за горло и занес нож для второго удара. Смертельная опасность удваивает силы. Двигать я мог только левой рукой. Схватив Виннету, который почти лежал на мне, я сдавил так сильно его правую руку, что противник выронил нож. В тот же миг я ухватил его за левый локоть и рванул к себе, грозя сломать ему предплечье. Виннету отпустил мое горло. Согнув ноги, я что было сил нанес удар коленями, стряхнул его с себя и прижал к земле.
      Теперь во что бы то ни стало надо было удержать его в этом положении, иначе мне пришел бы конец. Правым коленом я придавил ему ноги, левым - одну руку, здоровой рукой схватил за шею. Свободной рукой Виннету пытался нащупать нож, но, к счастью, это ему не удалось. Это была смертельная схватка с Виннету, никем и никогда не побежденным, с Виннету, ловким, как кошка, и сильным, как бизон. Сейчас, навалившись на него, я мог бы сказать пару слов, но кровь ручьем лилась из моего рта, а изуродованный ударом ножа язык не повиновался мне, вместо внятных слов я издавал лишь нечленораздельные звуки. Огромным усилием противник попытался сбросить меня, но я только сильнее придавил его и еще крепче сжал его горло. Нет, я не собирался задушить Виннету, надо было лишь на время обезвредить его. На миг я ослабил хватку, и он приподнял голову, которая стала прекрасной целью для удара. Я ударил два раза - и он потерял сознание. Я победил непобедимого!
      Переведя дух, я чуть было не захлебнулся кровью, заполнившей рот, и широко раскрыл его, чтобы кровь свободно стекала наружу.
      Из раны на шее кровь тоже хлестнула струей. Собрав уходящие силы, я попытался встать на ноги, но тут за моей спиной раздался яростный вопль индейца, и сильный удар прикладом обрушился на мою голову. Все вдруг исчезло, и я потерял сознание.
      Был уже вечер, когда я наконец пришел в себя, но казалось, еще сплю. Мне мерещилось, будто я оказался между каменными жерновами, которые не вращались только потому, что им мешал я. Вода с шумом лилась надо мной и с такой силой давила на жернова, что они вот-вот должны были завертеться и раздавить меня в лепешку. Все тело было одной невыносимой болью, особенно голова и спина. Постепенно до меня стало доходить, что шум и звук льющейся воды рождаются в моей собственной голове от удара прикладом по ней, а боль в спине - от удара Виннету. Кровь все текла из раненого языка, и я задыхался. Жуткий хрип и скрежет зубов окончательно вернули меня к жизни. И хрип, и скрежет издавал я сам.
      - Шевелится! Шевелится! Слава Богу, шевелится! - узнал я голос Сэма.
      - Точно, я тоже заметил! - сказал Дик Стоун.
      - Смотрите, открывает глаза! Он жив! Жив! - добавил Билл Паркер.
      Я и в самом деле поднял веки, но лучше бы я не открывал глаз, ибо ничего хорошего не увидел. Мы все еще находились на поле боя. Вокруг пылали костры, а между ними торопливо сновали апачи. Многие из них были ранены. Тут же, сложенные в два ряда, лежали убитые, в одном - апачи, в другом - кайова. Первые потеряли убитыми одиннадцать человек, вторые - тридцать. Тут же находились и крепко связанные пленные кайова, ни одному из которых не удалось бежать. Среди пленных был вождь Тангуа. Неподалеку от нас лежал Рэттлер. Чтобы заставить его помучиться, апачи связали беднягу так, что его тело выгнулось дугой. Рэттлер издавал душераздирающие стоны. Все наши геодезисты и вестмены погибли во время нападения апачей. Убийцу Клеки-Петры оставили в живых, чтобы подвергнуть медленной, мучительной смерти во время церемонии похорон их белого друга.
      Мои ноги и руки были связаны, у Стоуна и Паркера тоже, они лежали слева от меня. Справа сидел Сэм Хокенс. Его ноги связывал ремень, к которому за спиной была привязана левая рука, правую же, как я потом узнал, оставили свободной, чтобы Сэм мог помочь мне.
      - Слава Господу! Наконец-то вы пришли в себя, дорогой сэр! - сказал Сэм, нежно поглаживая меня по лицу свободной рукой. - Что же с вами произошло?
      Я не мог ему ответить, так как рот был полон крови.
      - Выплюньте, выплюньте эту гадость!
      Я последовал его совету, но все равно ничего не смог сказать, так как рот тут же снова наполнился кровью, и я лишь прохрипел нечто неразборчивое. Ослабев из-за большой потери крови, я то и дело терял сознание. Придя в себя в очередной раз, я еле слышным голосом попытался рассказать Сэму, что со мной случилось.
      - Боролся... Инчу-Чу... Виннету... своим ножом... прикладом... голове... кто... не знаю.
      Остальные слова застряли в горле. Только теперь я вдруг с ужасом обнаружил, что лежу в луже собственной крови.
      - Тысяча чертей! Идиотизм какой-то! Ведь мы с удовольствием бы сдались, но апачи не слушали наших объяснений. Поэтому мы забились в кусты, ожидая, когда они чуть-чуть остынут, чтоб мне лопнуть! Мы думали, что вы последуете за нами, а вас нет и нет. Пришлось вылезать из кустов и отправляться на поиски. Гляжу - лежат, будто мертвые, Инчу-Чуна с Виннету. И вы тут же. Апачи вскоре встали на ноги, а вы нет. Я так испугался, что побежал за Диком и Биллом, и мы вернулись к вам, чтобы проверить, живы ли вы еще или совсем мертвы. Ну и, конечно, нас тут же поймали. Я объяснил Инчу-Чуне, что мы друзья апачей, что вчера хотели освободить его и сына, но он высмеял нас, и только благодаря Виннету мне оставили одну руку свободной. Он лично перевязал вам рану на шее, иначе вся кровь вытекла бы из вас, чтоб мне лопнуть! Вы можете сказать, что у вас за рана?
      - Пробит язык, - прохрипел я.
      - Тысяча чертей! Это очень опасно. Начнется жар, редко кто его выдерживает. Лучше бы это случилось со мной! Старый хрыч, вроде меня, более вынослив, чем мальчишка, который видел кровь разве что в кровяной колбасе. А других ран у вас нет?
      - Удар прикладом... спина... голова... - ответил я.
      - Значит, вас оглушили! А я-то думал, только удар ножа. Представляю, как страшно сейчас шумит у вас в голове! Но это пройдет. Главное, чтобы осталась хоть капля ума, остальное - дело наживное. Мда, опаснее всего - язык, его ведь никак не перевяжешь. Вот и сейчас...
      Последние слова Сэма я уже не слышал, так как опять потерял сознание. Вновь придя в себя, я никак не мог сообразить, где нахожусь. Слышался стук лошадиных копыт, меня качало, словно в колыбели. Открыв глаза, я обнаружил, что и в самом деле раскачиваюсь, так как лежал на шкуре убитого мной медведя, натянутой между двух лошадей. В этом гамаке я лежал так глубоко, что видел лишь две лошадиные головы и небо между ними. Солнце палило меня нещадно, а по всему телу растекался такой жар, словно мои вены заполнял расплавленный свинец. Губы ссохлись, а рот забила запекшаяся кровь. Я попытался вытолкнуть сгусток крови языком, но не смог им пошевелить. Мучила страшная жажда, но я не смог издать ни звука и опять потерял сознание.
      Потом, в бреду, я сражался с индейцами, бизонами и медведями, убегал от погони, плыл по безбрежным морям. Долгие дни я метался в горячке, находясь между жизнью и смертью. Изредка память возвращалась ко мне, и я словно откуда-то издалека слышал голос Сэма Хокенса, а иногда видел над собой бархатные глаза Виннету. И вот наконец я умер. Меня положили в гроб и закрыли. Я явственно слышал, как на крышку гроба падали комья земли. Целую вечность пролежал я в этом гробу не в состоянии шевельнуться.
      Вдруг крышка гроба поднялась и исчезла. Надо мной появилась чистая голубизна неба, а стены могилы провалились куда-то вниз. Что со мной происходит? Я приподнял руку и коснулся лба... "Слава Богу! Слава Богу! Он просыпается!" - услышал я голос Сэма Хокенса и повернул голову.
      - Вы видели? Вы видели? Он дотронулся до лба и даже повернул голову!
      Сэм наклонился надо мной. Его лицо излучало такую радость, что ее не могла скрыть даже густая щетина. И еще я заметил слезы в его маленьких глазках.
      - Вы меня видите, дорогой сэр? Узнаете? - спрашивал он. - Наконец-то вы открыли глаза и пошевелились! Значит, вы живы! Вы меня видите?
      Я хотел ответить, но не смог. Страшная слабость сковала все члены, а язык был словно свинцовый. Я смог лишь едва заметно кивнуть.
      - И слышите меня? - не унимался Сэм.
      Я опять кивнул.
      - Да вы посмотрите на него, посмотрите!
      Лицо Сэма пропало, а вместо него появились лица Стоуна и Паркера. Слезы радости застилали глаза моим добрейшим друзьям. Они хотели спросить меня о чем-то, но Сэм уже оттолкнул их:
      - Пропустите, я буду с ним говорить!
      Он схватил мои руки, прижал их к той части бороды, где положено находиться губам, и спросил:
      - Может, хотите есть или пить?
      Я покачал головой, давая понять, что ничего мне не надо. Я был так слаб, что не смог бы выпить и капли воды.
      - Нет? Не может быть! Вы хоть представляете, сколько времени были без сознания?
      Я опять покачал головой.
      - Три недели, целых три недели! Вы можете это представить? Без памяти, в жуткой горячке! А потом жар спал, и вы лежали как мертвый, ну совсем бездыханный, вроде как в летаргию впали. Апачи хотели вас похоронить, но я не дал. Все верил, что вы живы, долго упрашивал, пока Виннету не заступился за вас перед своим отцом и не получил разрешение похоронить вас только тогда, когда начнется разложение тела. Мы всем обязаны Виннету. Пойду за ним и приведу сюда!
      Я закрыл глаза и опять лежал, но уже не в могиле, а просто на земле, ощущая блаженную усталость и спокойствие. Я готов был лежать так целую вечность, но тут послышался звук шагов. Чья-то рука коснулась моей, и я услышал голос Виннету:
      - Сэм Хокенс не ошибся? Сэки-Лата, Разящая Рука, действительно проснулся?
      - Да, да, мы все трое это видели. Он даже кивнул нам!
      - Значит, случилось чудо! Но лучше бы ему было умереть, потому что он вернулся к жизни только для того, чтобы с ней проститься. Он умрет вместе с вами.
      - Но ведь он самый верный друг апачей!
      - Поэтому два раза меня свалил с ног?
      - Так надо было.
      - Зачем?
      - Первый раз, чтобы спасти тебе жизнь, иначе в схватке кайова убили бы тебя. Второй раз спасал свою жизнь, ведь ты бы убил его. Мы хотели сдаться, кричали апачам, но твои воины не слушали нас.
      - Сэм Хокенс так говорит потому, что защищает себя.
      - Нет. Все это правда!
      - Твой язык лжет! Ты боишься мучительной смерти. Но нас не обманешь. Мы знаем - вы наши враги, вы хуже этих собак кайова. Ты подкрался и подслушал наш разговор. Друг предупредил бы, и тогда кайова не поймали бы нас и не привязали к деревьям.
      - Но вы собирались мстить нам за смерть Клеки-Петры и, кроме того, ни за что бы не дали нам закончить работу.
      - Это сейчас ты придумываешь отговорки и думаешь, им поверят. Неужели ты считаешь, что Инчу-Чуна и Виннету лишены разума и глупее маленьких детей?
      - Я никогда так не думал! Жаль, Шеттерхэнд опять впал в забытье, иначе он подтвердил бы, что я говорю правду.
      - Он соврет, как и ты. Все бледнолицые - лжецы и мошенники. Я знал только одного белого, в сердце которого жила правда. Это убитый вами Клеки-Петра. Мне казалось, я смогу полюбить Шеттерхэнда. Я восхищался его силой и отвагой. Его глаза смотрели открыто. Но я ошибся. Как и все белые, он отнимет у нас землю, знает о ловушке для нас и не предостерегает. Он два раза ударил меня кулаком по голове. Зачем, создав такого сильного и смелого человека, Великий Маниту дал ему столь лживое сердце?
      Когда Виннету дотронулся до моей руки, мне хотелось взглянуть на него, но не было сил.
      Мое тело не слушалось меня, казалось мне невероятно легким, парящим в воздухе. Однако услышав суровый и несправедливый приговор Виннету, сверхъестественным усилием я заставил веки подчиниться моей воле и открыл глаза. Виннету стоял рядом со мной. Он был без оружия, в легкой полотняной одежде, в руке держал книгу. Я заметил ее название - "Песнь о Гайавате" американского поэта Лонгфелло. Оказывается, Виннету, сын "дикого" народа, умел не только читать, но и был наделен тонким чувством поэтического восприятия, доступным далеко не каждому цивилизованному человеку! Я не мог себе даже представить, что в руках апача увижу известнейшую поэму!
      - Он опять открыл глаза! - воскликнул Сэм, и Виннету повернулся, подошел ближе, окинул меня долгим, внимательным взглядом и спросил:
      - Ты можешь говорить?
      Я покачал головой.
      - У тебя что-нибудь болит?
      Я ответил точно так же.
      - Скажи мне правду! Человек, просыпающийся после смерти, не может врать. Ответь мне: вы четверо действительно хотели нас спасти?
      Я два раза утвердительно кивнул.
      Пренебрежительно махнув рукой, Виннету возмущенно произнес:
      - Ложь, ложь, ложь! Ложь даже на краю могилы! Значит, правды от тебя не дождешься, и не стоит просить отца о даровании тебе жизни. Поэтому ты умрешь. Хороший уход вернет тебе здоровье и силы, и тогда мы поставим тебя у столба пыток, чтобы ты сполна познал все мучения. Пытать тебя таким, как сейчас, слабым и больным, нельзя - слишком быстро ты умрешь.
      У меня не хватило сил держать веки открытыми, и глаза опять закрылись. О, если бы я мог ему все сказать! Сэм, наш хитрый Сэм Хокенс, столь изобретательный при разных обстоятельствах, очень неудачно пытался нас защитить. Я бы сделал это по-другому. Бедный Сэм старался в меру своих способностей:
      - Ну неужели нужно доказывать то, что и без того ясно? Вашим воинам грозила мучительная смерть. Чтобы их спасти, Шеттерхэнд вышел на поединок с Ножом-Молнией и победил его. Парень рисковал жизнью, а в награду его ждут мучения у столба?!
      - Все это ложь! Чем докажете?
      - Спроси у Тангуа, вождя кайова, он ведь у тебя в плену!
      - Я спрашивал.
      - И что же он ответил?
      - Что ты врешь. Шеттерхэнд не сражался с Мэтан-Аквой. Его убили наши воины, когда напали на вас.
      - Подлая клевета! Тангуа врет! Он знает, что мы защищали апачей, и теперь мстит.
      - Он поклялся именем Маниту, поэтому я верю ему, а не вам. Я повторяю: если бы вы откровенно признали свою вину, я заступился бы за вас. Клеки-Петра был моим наставником, духовным отцом, другом и учителем. Он посеял в моем сердце любовь к миру и снисхождение к слабым. Я не жажду крови, а отец всегда исполняет мои просьбы. До сих пор мы не убили ни одного кайова, которых держим в плену. За все несчастья они заплатят не жизнью, а лошадьми, оружием, шкурами для вигвамов и одеялами. Мы не определили еще выкупа, но вскоре договоримся. Рэттлер убил Клеки-Петру и поплатился за это головой. Вы его товарищи. Будь вы искренни, мы бы вас пощадили. Но вы продолжаете лгать и разделите его судьбу.
      Столь долгая речь, не свойственная обычно молчаливому Виннету, была доказательством того, что наша судьба ему не безразлична.
      - Ты сам добиваешься, чтобы мы солгали, мы не можем назвать вас врагами, ибо мы ваши друзья, - ответил Сэм.
      - Замолчи! Ты так и умрешь с ложью на устах! До сих пор вам предоставляли свободу большую, чем остальным пленным, чтобы вы могли ухаживать за Шеттерхэндом. Но вы не стоите снисхождения. Больной не нуждается больше в вашей помощи. Идите за мной. Я покажу вам место, где вы теперь будете жить под стражей.
      - Нет, нет, Виннету, умоляю! - крикнул перепуганный Сэм. - Я не могу оставить больного!
      - Сможешь, здесь приказываю я!
      - Но разреши нам хотя бы...
      - Довольно! - оборвал его на полуслове индеец. - Никаких возражений! Ступайте за мной, или я прикажу связать вас и увести силой!
      - Мы в ваших руках и вынуждены подчиниться. Когда мы сможем увидеть Шеттерхэнда?
      - В день его и вашей смерти.
      - А раньше?
      - Нет.
      - Тогда разреши нам попрощаться с ним.
      Сэм взял меня за руку, к моей щеке прикоснулась его щетина, и он поцеловал меня в лоб. Паркер и Стоун тоже поцеловали меня, после чего все трое ушли за Виннету. Я остался лежать один, но в скором времени появились апачи, подняли меня и понесли куда-то. Из-за слабости я не мог открыть глаза и опять впал в беспамятство.
      Не знаю, как долго я спал, но это был исцеляющий сон, глубокий и продолжительный. Проснувшись, я без труда открыл глаза. Слабость явно уменьшилась. Язык повиновался мне, и я даже смог поднести руку ко рту, чтобы очистить его от сгустков крови и гноя.
      К своему удивлению, я обнаружил, что нахожусь в какой-то квадратной комнате с каменными стенами. Свет падал через дверной проем. Мое ложе в дальнем углу комнаты составляли шкуры гризли, а укрыт я был индейским одеялом прекрасной работы. У входа сидели две индеанки - молодая и пожилая. Наверное, они ухаживали за мной и одновременно стерегли. Пожилая была безобразна, как почти все краснокожие скво, которые быстро теряют молодость и красоту, ибо их удел - тяжелый, изнурительный труд; мужчины-индейцы занимаются исключительно войной и охотой, проводя остальное время в праздности.
      Вторая, молодая девушка, отличалась поразительной красотой. Будь на ней европейский наряд, она привлекла бы внимание в самом изысканном обществе. Длинное, перехваченное в талии ремешком из кожи гремучей змеи светло-голубое платье плотно облегало ее грудь и шею. На ней не было никаких украшений - ни стеклянных бус, ни дешевых монет, которые так любят индеанки. Единственным ее украшением были великолепные волосы, двумя иссиня-черными косами ниспадавшие до колен. Они напоминали волосы Виннету, а черты девушки - его лицо. Таинственно мерцали из-под длинных ресниц такие же, как у него, бархатные глаза. Нетипичными для индеанки в ее облике были румяные щеки с двумя неожиданно кокетливыми ямочками. Тихо, чтобы не разбудить меня, девушка разговаривала со своей напарницей, и каждый раз, когда она приоткрывала в улыбке яркие, коралловые губы, из-за них сверкали удивительно белые зубы. Нежные крылья носа говорили скорее о греческом, чем индейском происхождении девушки, об этом же говорил и цвет кожи - светлая бронза с чуть заметным серебристым оттенком. Ей могло быть лет восемнадцать. Я готов был держать пари, что девушка - сестра Виннету.
      Женщины вышивали красными узорами кожаный пояс. Я приподнялся, чтобы лучше рассмотреть девушку. Да, я действительно привстал, причем почти без труда, и сам безмерно удивился этому, ведь недавно от слабости я не мог даже открыть глаза. Услышав шорох, старуха взглянула в мою сторону и воскликнула:
      - Уфф! А-гуан инта-хинта!
      Как вы уже знаете, возгласом "уфф" индейцы выражали удивление, а слова "инта-хинта" означали - "он не спит". Девушка оставила работу, поднялась и подошла ко мне.
      - Ты проснулся? - спросила она на беглом английском, немало этим меня удивив. - Ты чего-нибудь хочешь?
      Я уже открыл рот, чтобы ей ответить, но вспомнил, как недавно пытался сказать слово и ничего из этого не вышло, и быстро его закрыл. Но теперь у меня появились силы! Надо попытаться! И я с трудом прохрипел:
      - Да...
      Как приятно, оказывается, слышать звук собственного голоса! Правда, я сам его не узнал, а коротенькое "да" болью отозвалось в гортани, но это было первое слово после такого долгого и вынужденною молчания!
      - Говори тише, а лучше - объясняйся знаками, - посоветовала девушка. - Ншо-Чи видит, что разговор причиняет тебе боль.
      - Тебя зовут Ншо-Чи? - спросил я.
      - Да.
      - Это имя очень подходит тебе, ибо ты - как прекрасный весенний день, полный света и аромата первых свежих цветов.
      "Ншо-Чи" на языке апачей значит "Ясный День". Девушка чуть заметно смутилась и напомнила мне:
      - Так чего ты хочешь?
      - Скажи, ты из-за меня находишься здесь?
      - Да, мне велено заботиться о больном.
      - Кто велел?
      - Мой брат, Виннету.
      - Я так и подумал. Ты очень похожа на этого молодого и славного воина.
      - А ты хотел его убить!
      Вопрос или негодование прозвучали в словах девушки? Произнося это, она пытливо смотрела мне в глаза, будто хотела заглянуть в душу.
      - Нет! - ответил я.
      - Виннету не верит тебе и считает своим врагом. Два раза ударом кулака ты свалил его на землю, а ведь до сих пор его никто не побеждал.
      - Это правда, но в первый раз - чтобы спасти его, во второй - чтобы спасти себя. Он близок моему сердцу с первой нашей встречи.
      Ее темные глаза внимательно смотрели мне в лицо.
      - Он не верит вам, - сказала она наконец, - а я его сестра. У тебя болит во рту?
      - Сейчас нет.
      - Глотать сможешь?
      - Попробую. Дай мне попить.
      - Хорошо, попить и помыться. Сейчас принесу.
      Девушка и старуха вышли из комнаты. Я не мог понять логику поведения Виннету. Он считал нас своими врагами, не верил нашим объяснениям, а уход за мной поручил собственной сестре. Ладно, решил я, время покажет, в чем тут дело.
      Вскоре обе женщины вернулись. Девушка принесла чашку с холодной водой и поднесла ее к моим губам, полагая, что я еще слишком слаб и не смогу пить без посторонней помощи. Я глотал с огромным трудом, ужасная боль пронзала горло, но жажда была сильней. Делая маленькие глотки и часто отдыхая, я выпил всю воду и почувствовал, как в меня влились новые силы. Должно быть, Ншо-Чи заметила это, потому что сказала:
      - Вода взбодрила тебя. А теперь передохни немного, и я принесу тебе поесть. Наверное, ты очень голоден, но, может, сначала помоешься?
      - А смогу?
      - Попробуем.
      Старуха принесла высушенную тыкву с водой. Ншо-Чи поставила этот сосуд рядом с моей постелью и подала мне полотенце из тонкой рогожки. Мои попытки помыться не увенчались успехом: я был слишком слаб. Тогда Ншо-Чи смочила водой край полотенца и своими руками обмыла мне лицо - мне, врагу своего отца и брата! Закончив, она улыбнулась и, с состраданием глядя на меня, спросила:
      - Ты всегда был такой худой?
      Худой? Почему худой? Ах да, ведь несколько недель я пролежал в забытьи, в горячке, без пищи и воды! Болезнь не могла пройти бесследно. Я дотронулся до щек и ответил:
      - Наоборот! Я никогда не был худой.
      - Посмотри на себя!
      Взглянув на свое отражение в воде, я в испуге отвел глаза: на меня глядело привидение.
      - Странно, что я еще жив! - вырвалось у меня.
      - Да, Виннету сказал то же самое. Ты перенес даже дорогу сюда, а она и для здорового нелегка. Великий Маниту наделил тебя очень сильным телом, другой не выдержал бы пятидневного, трудного пути.
      - Пятидневного пути? Где же мы находимся?
      - В нашем пуэбло на реке Пекос.
      - И сюда же вернулись ваши воины, взявшие нас в плен?
      - Да. Они живут рядом с пуэбло.
      - И пойманные кайова тоже здесь?
      - Да. Их надо было убить. Любое другое племя предало бы их мучительной смерти, но нашим учителем был добрый Клеки-Петра. Он открыл нам доброту и милосердие Великого Духа. Если кайова хорошо заплатят, их отпустят.
      - А мои три товарища? Ты знаешь, где они?
      - В такой же комнате, но темной. Они связаны.
      - Как им живется?
      - У них есть все необходимое, приговоренные к смерти у столба пыток должны быть сильными, чтобы не умереть прежде времени.
      - Значит, они должны умереть, непременно - умереть?
      - Да.
      - И я тоже?
      - И ты тоже!
      В ее голосе не чувствовалось ни капли жалости. Неужели эта прекрасная девушка столь жестока сердцем, что может без содрогания смотреть на муки умирающих от пыток?
      - Могу ли я поговорить с ними?
      - Это запрещено.
      - А увидеть их хотя бы издали?
      - И это запрещено.
      - Передать им весть о себе?
      Она подумала и сказала:
      - Я попрошу моего брата Виннету, чтобы он разрешил сказать им, как ты себя чувствуешь.
      - Придет ли Виннету сюда ко мне?
      - Нет.
      - Мне надо с ним поговорить!
      - Он этого не желает.
      - Нам необходимо поговорить!
      - Кому необходимо - ему или тебе?
      - Мне и моим товарищам.
      - Виннету не придет. Хочешь, я передам ему твои слова, если ты доверишь их мне?
      - Нет. Спасибо. Тебе я доверю все, но если твой брат слишком горд, чтобы говорить со мной, то у меня тоже есть самолюбие, и я не буду говорить с ним через посредников.
      - Ты увидишь его только в день своей смерти. А сейчас мы покинем тебя. Если что-нибудь понадобится, позови нас. Мы услышим и сразу придем.
      Она достала из кармана маленький глиняный свисток, вручила его мне и вместе со старухой покинула комнату.
      Оставшись один, я предался невеселым размышлениям. Итак, находящегося на грани смерти человека спасли лишь для того, чтобы затем предать мучительной смерти, и ухаживают за ним, чтобы у него хватило сил пройти через все пытки. Тот, кто жаждал моей гибели, приказал заботиться обо мне собственной сестре, прекрасной юной девушке, а не какой-нибудь старой скво.
      Наверное, излишне говорить, что разговор наш с Ншо-Чи велся не так легко, как здесь написано. Мне было трудно говорить, каждое слово причиняло боль, я медленно выжимал из себя фразу за фразой и долго отдыхал после каждой реплики. Разговор измотал меня, и, когда Ншо-Чи ушла, я сразу уснул.
      Спустя несколько часов я проснулся голодный как волк и вспомнил о свистке. Старуха, видно, сидела под дверью, так как тут же вошла и о чем-то спросила меня. Я понял только два слова: "есть" и "пить" и жестами показал, что голоден. Женщина скрылась, а в скором времени показалась Ншо-Чи с глиняной миской и ложкой. Такой посудой индейцы не пользуются, видимо, и в этом сказалось влияние Клеки-Петры. Девушка опустилась на колени рядом с моей постелью и начала кормить меня, как маленького ребенка, который не умеет есть без посторонней помощи.
      В миске был крепкий бульон с кукурузной мукой. Индеанки обычно растирают кукурузные зерна между двух камней и получают муку. Специально для хозяйства Инчу-Чуны Клеки-Петра сделал жернова, которые потом показывали мне как достопримечательность.
      Справиться с едой было значительно труднее, чем с водой. Я с трудом удерживался от крика, глотая очередную ложку похлебки, но организм требовал пищи, и я ел, чтобы не умереть с голоду. И хотя я не издал ни стона, скрыть слезы, текущие из глаз, мне не удалось. Ншо-Чи все поняла. Когда я проглотил последнюю ложку, она сказала:
      - Болезнь ослабила тебя, но ты очень сильный и мужественный человек. О, если бы ты родился апачем, а не лживым бледнолицым!
      - Я не лгу, я никогда не лгу, и ты сама убедишься в этом!
      - Хотелось бы верить тебе, но из бледнолицых только один говорил правду - Клеки-Петра. Мы все любили Клеки-Петру. Язык его не знал лжи, а сердце - страха. Вы убили его, хотя он и не сделал вам ничего плохого. Поэтому вы погибнете и вас похоронят вместе с ним.
      - О чем ты говоришь? Разве он еще не похоронен?
      - Нет.
      - Но тело не может сохраняться столько времени!
      - Мы положили его в плотно закрытый гроб, куда не проникает воздух. Впрочем, перед смертью ты сам его увидишь. - И с этими многообещающими словами девушка вышла из комнаты, прихватив с собой пустую миску.
      Похоже, индейцы считали, что обреченный на смерть легче переносит муки, если у него перед глазами лежит труп жертвы. Они верили, что это зрелище придает ему сил и мужества.
      Если же говорить серьезно, я надеялся, что не умру: у меня имелось вещественное доказательство того, что я говорил правду, - прядь волос Виннету.
      А вдруг ее уже нет? Меня опять бросило в жар при одной мысли об этом. У индейцев существует обычай присваивать себе все вещи убитых и плененных врагов, а я так долго был без сознания. Проверить, немедленно проверить карманы! И я принялся лихорадочно ощупывать себя.
      Одежду с меня не сняли, я лежал в той самой, в которой свалился замертво. И пролежал в ней все три недели, пока метался в горячке. Можно себе представить, как она выглядела, но как именно, я, пожалуй, не буду здесь описывать.
      Тут я позволю себе краткое отступление. Читатель обычно завидует человеку, имеющему возможность много путешествовать, видеть разные страны, пережить интересные приключения. Как бы ему, читателю, хотелось оказаться на месте этого путешественника! В жизни, однако, все намного сложнее, чем в книге. Путешествия сопряжены обычно с такими трудностями, о которых в книгах не пишут, но которые, узнай о них читатель, наверняка излечили бы его от тоски по приключениям. В бесчисленных письмах, которыми засыпают меня читатели, обычно содержится одно и то же: они жаждут принять участие в путешествии, они хотят знать, сколько для этого надо денег и что необходимо взять с собой. Но никто не поинтересовался, какими качествами и знаниями должен обладать такой путешественник; никто не задумался: выдержит ли он тяготы пути. И вот когда я во всех подробностях информирую такого энтузиаста о тяготах, он, как правило, полностью излечивается от жажды приключений.
      Итак, я обследовал свои карманы и к большой радости обнаружил, что все в них на месте. При мне не было лишь оружия. Я достал банку из-под сардин, в которой хранились мои записи, и прядь волос Виннету. Положив жестянку обратно в карман, я успокоился и заснул.
      Вечером, как только я проснулся, появилась Ншо-Чи и принесла еду и свежую воду. На этот раз я ел без посторонней помощи и забросал ее вопросами. Девушке, видимо, объяснили, что я могу знать, а что нет, - и многие мои вопросы остались без ответа. Но на вопрос, почему мне оставили все мои вещи, она ответила:
      - Мой брат Виннету так распорядился.
      - Почему?
      - Не знаю. У меня для тебя есть хорошая новость.
      - Какая?
      - Я навестила бледнолицых, пойманных вместе с тобой.
      - Правда? - обрадовался я.
      - Да. Я сказала им, что ты чувствуешь себя лучше и скоро выздоровеешь. Тогда тот, которого зовут Сэм Хокенс, попросил передать от него подарок. Он мастерил его целых три недели, пока ты лежал в бреду.
      - Что это такое?
      - Я спросила разрешения у Виннету, и он позволил передать подарок. Вот он! Наверное, ты очень сильный и отважный человек, если пошел с ножом на медведя! Сэм Хокенс сказал мне об этом.
      И Ншо-Чи вынула ожерелье, сделанное из когтей и зубов медведя. Особое изящество ему придавали два медвежьих уха, украшавшие оба конца.
      С восхищением разглядывая подарок, я не удержался и спросил:
      - Как же он его смастерил? Невозможно это сделать голыми руками. Разве ему оставили нож и не отобрали медвежьи когти и зубы?
      - Нет, вещи оставили только тебе. Но Сэм Хокенс сказал моему брату, что хочет сделать для тебя ожерелье, и попросил вернуть ему когти и медвежьи зубы. Виннету разрешил и дал нужные инструменты. Сегодня же надень ожерелье, тебе недолго ему радоваться.
      - Это потому, что я скоро умру?
      - Да.
      Взяв у меня из рук ожерелье, она сама повесила его мне на шею. С того дня, находясь на Диком Западе, я не снимал его.
      - Напрасно ты так торопилась принести мне подарок, - сказал я прекрасной индеанке. - Я еще успел бы им натешиться, у меня впереди много лет жизни.
      - Недолго тебе его носить.
      - Увидишь, воины апачей не убьют меня!
      - Непременно убьют! Так решено на совете старейшин.
      - Ничего, узнают правду и даруют мне жизнь.
      - Они не поверят тебе!
      - Поверят, у меня есть доказательства!
      - Тогда докажи! Я буду рада, что ты не лжец и не предатель! Скажи мне, какие у тебя доказательства, и я сообщу все брату!
      - Пусть он придет ко мне.
      - Этому не бывать.
      - Тогда он ни о чем не узнает. Я не привык выпрашивать дружбу и говорить через посредников с тем, кто не хочет встретиться со мной.
      - Какие же вы, мужчины, упрямые! Я с радостью передала бы тебе прощение Виннету...
      - Я не нуждаюсь в прощении, потому что ни в чем не виноват. Я прошу тебя об одном одолжении.
      - О каком?
      - Если еще раз увидишь Сэма Хокенса, скажи ему: нас освободят, как только я выздоровею.
      - Твои надежды не сбудутся!
      - Это не надежды, а твердая уверенность, увидишь!
      Я говорил с такой убежденностью, что Ншо-Чи прекратила спор и ушла.
      Я знал, что моя тюрьма находилась поблизости от реки Пекос. Поскольку через дверной проем комнаты виднелась довольно близко отвесная скала, я сделал вывод, что пуэбло построено в одной из долин над притоком Пекос, ибо долина самой Пекос была наверняка намного шире. Очень хотелось посмотреть и на долину, и на пуэбло, о которых до сих пор я только читал, но об этом пока нечего было и думать. Во-первых, я был еще очень слаб и не мог ходить, а во-вторых, даже если бы я поднялся с постели, все равно мне не разрешили бы выйти из комнаты.
      Стало темнеть. В помещение вошла старуха, неся лампу из высушенной тыквы, и уселась в углу. В ее обязанности входил уход за мной и прочие работы, тогда как Ншо-Чи играла роль хозяйки дома.
      Свет лампы не помешал мне заснуть глубоким, здоровым сном. Наутро я почувствовал себя значительно лучше. Днем я, как обычно, получил шестиразовое питание - знакомый уже крепкий бульон с кукурузной мукой, пищу легкую и питательную. Похлебкой меня кормили до тех пор, пока я не обрел способность жевать и глотать твердую пищу, главным образом мясо.
      Здоровье мое улучшалось с каждым днем. Тело набирало силу. Опухоль во рту постепенно спадала. Ншо-Чи вела себя неизменно дружелюбно и внимательно, хотя я видел, что ее тревожила мысль о неизбежности моей казни. Порой я ловил на себе ее взгляд, полный сочувствия и немого вопроса. Нет, она определенно жалела меня, напрасно я думал, что она бессердечна. Как-то я спросил, можно ли мне выйти из моей тюрьмы, вход в которую всегда открыт. Нет, ответила она, нельзя, и пояснила, что днем и ночью у входа сидят два воина, которые и впредь будут стеречь меня, и что исключительно из-за слабости меня до сих пор не связали. В скором времени меня лишат и этой маленькой толики свободы.
      Разговор заставил меня задуматься о собственном будущем. Правда, я рассчитывал на впечатление, которое произведет прядь волос Виннету, но ведь всякое могло случиться, и тогда мне оставалось надеяться исключительно на свою силу. Значит, надо потихоньку, незаметно упражняться. Но как?
      Теперь, когда здоровье мое окрепло, я почти все время проводил, расхаживая по комнате или сидя на медвежьей шкуре. И вот в один прекрасный день я пожаловался своей милой тюремщице на то, что сидеть на медвежьей шкуре неудобно - очень низко, я, мол, привык сидеть на стульях. Нельзя ли мне принести хоть какой-нибудь камень побольше, который заменит стул? Мою просьбу она передала Виннету, и я получил в свое распоряжение несколько камней разной величины, причем самый большой из них весил не меньше центнера. Теперь всякий раз, оставаясь один, я упражнялся с этими камнями и вскоре мог уже несколько раз подряд выжимать большой камень. Я чувствовал, как с каждым днем в меня вливаются новые силы, и недели через три стал таким же крепким, как и до болезни. В присутствии женщин, однако, я притворялся по-прежнему слабым и не совсем здоровым.
      В своей каменной темнице я жил уже шесть недель и не знал, что происходит на воле. Во всяком случае, Ншо-Чи ничего не говорила о пленных кайова, из чего я сделал вывод, что они до сих пор находились в плену, что выглядело странным, ибо прокормить двести человек апачам было не так-то легко, да и сами кайова горели желанием скорее очутиться на свободе. Видимо, индейцы никак не могли договориться об условиях выкупа, а значит, побежденным придется платить за каждый лишний день, проведенный в плену.
      В одно прекрасное солнечное осеннее утро в комнату вошла Ншо-Чи с завтраком для меня и села рядом с моей постелью. Обычно она оставляла еду и уходила. В то утро ее глаза смотрели на меня с жалостью, как-то подозрительно блестели. Девушка крепилась, но предательская слеза скатилась по румяной щеке.
      - Ты плачешь? - спросил я.
      - Сегодня грустный день.
      - Что случилось?
      - Кайова выходят на свободу. Ночью прибыли их гонцы с выкупом.
      - И из-за этого ты плачешь? Радоваться надо!
      - Ты не знаешь, что говоришь. В честь ухода кайова ты со своими белыми братьями умрешь у столба.
      Я давно ожидал этого известия и все-таки весь похолодел. Значит, сегодня решающий день, может быть, последний в моей жизни! Что меня ждет? Ншо-Чи не сводила с меня глаз. Я сохранял безразличный вид и невозмутимо завтракал, а когда закончил, спокойно вручил ей посуду. Ншо-Чи, взяв пустую миску, поднялась и медленно пошла к выходу. На пороге девушка остановилась, обернулась и, протянув мне руку, произнесла сквозь слезы:
      - Говорю с тобой последний раз. Прощай! Ты храбрый и сильный, тебя недаром зовут Разящая Рука. Ншо-Чи скорбит о твоей смерти, но душа ее обрадуется, если муки не заставят тебя стонать. Доставь мне радость и умри достойно!
      Сказав это, девушка выбежала из комнаты. Я встал у входа, чтобы поглядеть ей вслед, но на меня сразу же нацелились два ружья - воины охраны были бдительны. Еще шаг - и я погиб бы от пули или, в лучшем случае, был бы ранен. Впрочем, я давно понял, что о побеге и речи быть не могло. К тому же я совершенно не знал район реки Пекос.
      Итак, все произойдет сегодня. Что делать? Скорее всего, спокойно ждать развития событий и уповать на спасительную прядь волос. Взгляд, брошенный за дверь, окончательно убедил меня, что побег совершенно невозможен. Я уже говорил, что мне приходилось читать об индейских пуэбло, но ни одного из них я никогда не видел. Пуэбло - это своего рода крепость из камня. Обычно их строят в глубоких горных расщелинах, вознося несколько этажей, причем каждый из последующих сдвинут назад и образует террасу, основанием которой служит крыша предыдущего этажа. В целом постройка представляет собой ступенчатую пирамиду, ступени которой все глубже врезаются в горную расщелину. Первый этаж более других выступает вперед, он самый широкий и служит опорой для остальных, сужающихся кверху этажей. Этажи не соединяются внутренними лестницами, как в европейских домах, на них взбираются по лестницам, приставленным снаружи. Если появляется враг, лестницы убирают, и пуэбло становится неприступной крепостью. Неприятель вынужден брать приступом каждый этаж.
      В таком вот пуэбло я и находился, вероятнее всего, на седьмом или восьмом этаже. Как убежишь из такой крепости, учитывая, что на каждом этаже находятся индейцы! Делать было нечего, оставалось положиться на судьбу! Бросившись в постель, я стал ждать.
      Это были мучительные часы. Время тянулось невероятно медленно! Было уже за полдень, а ничего не происходило. Наконец я услышал звук шагов. Вошел Виннету в окружении нескольких индейцев. Я лежал, притворяясь, будто ни о чем не знаю. Виннету окинул меня долгим, внимательным взглядом и сказал:
      - Пусть Разящая Рука скажет, здоров ли он.
      - Не совсем, - ответил я.
      - Но говорить, вижу, может?
      - Да.
      - А ходить?
      - Думаю, да.
      - Тебя учили плавать?
      - Немного.
      - Это хорошо, потому что тебе придется плавать. Помнишь, в какой день ты должен был увидеть меня?
      - В день моей смерти.
      - Ты хорошо запомнил. Сегодня этот день настал. Встань, тебя свяжут.
      Я не мог ослушаться. В комнате находились шестеро краснокожих, которые мигом поставили бы меня на ноги. Правда, я мог свалить на землю нескольких, но что это даст? Я медленно встал с постели и протянул руки, которые индейцы связали. На ноги мне наложили ременные путы - но так, что я мог идти, даже спускаться по лестнице, но бежать ни в коем случае не смог бы. Завершив эту не самую приятную для меня процедуру, индейцы вывели меня на террасу.
      Оттуда вниз вела лестница. Впрочем, лестницей ее можно было назвать с большой натяжкой: это был толстый деревянный столб с засечками вместо ступенек. Первыми стали спускаться трое краснокожих, потом я, затем остальные. На каждой террасе стояли женщины и дети, молча наблюдавшие за нами. Потом и они сошли вниз. На нижних этажах уже собралась большая толпа жаждущих увидеть нашу смерть.
      Как я и предполагал, пуэбло находился в узком каньоне, ответвлении широкой долины реки Пекос. В эту широкую долину и повели меня индейцы.
      Пекос - не очень полноводная река, летом и осенью воды в ней и вовсе мало. Но на реке попадались и глубокие места, в которых в самое жаркое время года вода не убывала. Благодаря этому окрестности были покрыты буйной растительностью, а местные луга представляли собой великолепные пастбища для лошадей. Места, которые открылись моему взору, охотно выбираются индейцами для стоянок. Ширину долины я оценил в час езды: слева и справа от нас тянулись заросли кустарников и леса, за ними виднелись зеленые луга. Впереди лес расступался по обоим берегам реки.
      В тот момент у меня не было времени подумать, почему мы направлялись именно туда. В том месте, где каньон выходил к главной долине, вдоль берега тянулась песчаная коса. Точно такая же виднелась по ту сторону реки. Песок, как светлый шрам, разрезал зеленую долину Пекос - ни травы, ни зарослей, ни деревьев, лишь огромный кедр возносился за рекой в центре этой безжизненной полосы. Исполин устоял в наводнение, которое некогда разрушило часть долины, покрыв ее песком. По замыслу Инчу-Чуны, это дерево должно было сыграть главную роль в событиях того дня, поэтому я так подробно его описываю.
      На берегу царило оживление. Я заметил здесь наш фургон с волами, захваченный апачами. На лугу, неподалеку от безжизненных песков, паслись лошади, которых привели кайова для выкупа своих пленных. На берегу стояли вигвамы, в них было сложено оружие, также предназначенное для выкупа. Инчу-Чуна прохаживался между вигвамами в окружении оценщиков. Вместе с ним был и Тангуа, которого, как и его соплеменников, отпустили уже на свободу. В пестрой, фантастически разодетой толпе краснокожих, собравшихся в долине, было, как определил я на глаз, не менее шестисот апачей.
      Толпа индейцев расступилась, пропуская нас, и тут же сомкнулась, образовав широкий полукруг, внутри которого стоял наш фургон. К апачам присоединились и получившие свободу кайова.
      Рядом с фургоном я увидел Хокенса, Стоуна и Паркера, привязанных к вбитым в землю столбам. Четвертый, пока свободный, столб предназначался для меня. Это и были знаменитые столбы пыток, у которых нам было суждено умирать мучительно и долго! Столбы торчали из земли на небольшом расстоянии друг от друга, и мы могли свободно разговаривать. Рядом со мной был Сэм, дальше Стоун и Паркер. У столбов лежали вязанки хвороста, должно быть, чтобы сжечь наши трупы после того, как мы, наконец, умрем. Судя по внешнему виду, моим товарищам неплохо жилось в неволе. Правда, в данный момент настроение у всех было неважное, что, безусловно, отражалось и на физиономиях.
      - Ах, сэр, и вы здесь! - приветствовал меня Сэм. - Неприятная процедура нам предстоит, скажу больше - весьма неприятная. Не знаю, выдержим ли. Смерть настолько вредна для организма, что ему не всегда удается выжить. К тому же, похоже, нас собираются еще и поджарить, чтоб мне лопнуть!
      - Сэм, вы ничего не придумали? - спросил я.
      - Ничего. Три недели я напрягал мозги, прикидывал и так, и эдак, но ничего путного в голову не приходило Нас держали в темной норе, в пещере, к тому же связанными, как баранов. И стража вокруг. Ну как тут убежишь? А вам как жилось?
      - Превосходно!
      - Охотно верю, заметно по вашей физиономии. Откормили, как гуся на рождество. А как ваша рана?
      - Терпимо. Могу говорить, как слышите, а опухоль во рту тоже скоро пройдет.
      - Конечно, пройдет, от нее и следа не останется, как, впрочем, и от нас, ну разве что горсточка пепла. Да, надеяться нам не на что, но знаете, сэр, я не унываю. Хотите - верьте, хотите - нет, но у меня такое чувство, что краснокожие нам не опасны и помощь обязательно придет.
      - Что ж, вполне возможно! А вот я не потерял надежду и даже готов держать пари, что сегодня вечером мы будем свободны и счастливы!
      - Вот тебе на! Только гринхорн может нести такую чушь! Свободны и счастливы! Ляпнет же такое! Я буду благодарить Бога, если вообще доживу до вечера!
      - Дорогой Сэм! Неужели вы до сих пор не убедились, что я не такой уж гринхорн?
      - Вы говорите таким тоном... Неужели что-то придумали?
      - Конечно.
      - Что? Когда?
      - Вечером того дня, когда бежали Виннету и его отец.
      - Это тогда вы придумали? Ну, значит, сейчас вашей выдумке грош цена, не могли же вы тогда предвидеть столь прекрасную гостиницу и столь приятное обслуживание. Ну а как выглядит ваша придумка?
      - Это прядь волос.
      - Прядь волос? - удивленно повторил Сэм. - С вами все в порядке? Головка не болит? А может, какой винтик из нее потерялся?
      - Да нет. Все в норме.
      - При чем тогда прядь волос? Драгоценная прядь волос вашей возлюбленной, которую сейчас, когда нам грозит смерть, вы пожертвуете апачам?
      - Это волосы мужчины.
      Бросив на меня взгляд, полный сострадания, Сэм покачал головой и сказал:
      - Дорогой сэр, сдается мне, у вас не все дома. Не иначе осложнение после болезни. Значит, прядь, чтоб мне лопнуть, находится на вашей голове, а не в кармане, и я все равно не понимаю, как она спасет нас.
      - Зато я понимаю, этого достаточно. Слушайте внимательно, еще до начала пыток меня отвяжут от проклятого столба.
      - Гринхорн - неисправимый оптимист. Почему это, интересно, вас отвяжут?
      - Мне придется плавать.
      - Плавать? - Сэм смотрел на меня, как психиатр на пациента.
      - Да, именно плавать, а как, скажите на милость, плавать у столба? Придется меня развязать.
      - Гром и молния! Кто вам это сказал?
      - Виннету.
      - И когда вы совершите свой заплыв?
      - Да вот сейчас.
      - Это замечательно! Раз Виннету сказал, значит, вам дадут возможность бороться за жизнь. Проблеск надежды и для нас.
      - Я тоже так думаю.
      - Не могут же они поступить с нами иначе, чем с вами. Может, еще не все потеряно?
      - Конечно! Будем бороться и спасем наши жизни.
      - Я не столь самоуверен, к тому же, в отличие от вас, мне кое-что довелось слышать об изощренных испытаниях, какие придумывают индейцы. Но мне известны случаи, когда белые добивались свободы. Вы учились плавать, сэр?
      - Да.
      - И научились?
      - Думаю, не уступлю индейцу.
      - Опять самомнение. Они плавают как рыбы.
      - А я как выдра, которая охотится на рыб.
      - Да уж, наш пострел везде поспел... и преуспел.
      - Да нет же, просто я всегда любил плавать. А вы? Знаете ли, например, что плавают стоя?
      - Да, приходилось слышать.
      - А вы умеете так плавать?
      - Да нет, даже и не видел.
      - Возможно, увидите сегодня. Если испытание будет заключаться в плавании - я выиграю!
      - Желаю удачи, сэр! Надеюсь, и нам предоставят такую возможность. Это все же значительно приятнее, чем висеть на столбе. Лучше погибнуть в бою, чем под пытками.
      Никто не вмешивался в наш разговор. Виннету, не обращая внимания на нас, беседовал о чем-то с отцом и Тангуа. Стража, доставившая меня, занялась наведением порядка среди зрителей, обступивших нас полукругом.
      В первом ряду усадили детей, за ними стояли девушки и женщины, среди которых я заметил Ншо-Чи. Она пристально смотрела на меня. Дальше занимали места юноши, а за ними взрослые воины. Приготовления закончились, когда Сэм произнес последние слова.
      Инчу-Чуна, который до сих пор разговаривал с Виннету и Тангуа, вышел на середину и громким голосом, чтобы всем было слышно, сказал:
      - Выслушайте меня, мои краснокожие братья, сестры и дети, и вы, воины кайова!
      Инчу-Чуна сделал паузу, дождался полной тишины и продолжал:
      - Бледнолицые - враги краснокожих мужей. Редко среди них встретишь человека, который питает к индейцам дружеские чувства. Благороднейший из таких белых прибыл к апачам и стал их другом и отцом. Мы звали его Клеки-Петра, Белый Отец. Все мои братья и сестры знали и любили его!
      - Хуг! - прозвучал громоподобный клич согласия.
      Вождь продолжал:
      - Клеки-Петра учил нас многому, о чем мы раньше не ведали и что пригодилось нам потом. Он говорил нам о Великом Духе, который завещал людям с красной кожей и белой кожей быть братьями и жить в мире и согласии. Но разве белые исполнили его волю? Подарили нам мир? Нет. Пусть скажут мои братья и сестры!
      Громким "хуг!" собравшиеся подтвердили его слова.
      - Они пришли украсть нашу землю, а нас - истребить. И они делают это, потому что сильнее нас. На просторах прерий, где носились стада бизонов и мустангов, они построили большие города, источник всяческого зла. Через леса и прерии, где раньше охотились индейцы, сегодня несется огненный конь и везет новые полчища наших врагов. Краснокожий бежит от него в глушь, мечтая об одном - спокойно умереть от голода. Но и туда добрались бледнолицые, и там, на землях индейских мужей, они строят новые дороги для огненного коня. Мы встретились с этими белыми и в мирном разговоре объяснили им, что здесь наша страна, значит, они не имеют на нее прав. Возразить было нечего, они вынуждены были согласиться с нашими доводами. Однако призыва уйти с нашей земли послушать не захотели и застрелили Клеки-Петру, которого мы почитали и любили. Пусть скажут мои братья и сестры!
      И снова апачи громким криком подтвердили правоту своего вождя.
      - Мы принесли сюда его тело, - продолжал Инчу-Чуна, - и ждали дня мести. Этот день настал. Клеки-Петра будет сегодня похоронен, а вместе с ним и его убийца с сообщниками. Они его друзья и товарищи, они предали нас, но отрицают это. Того, что я здесь сказал, вполне достаточно, чтобы вынести смертный приговор. Однако мы, ученики мудрого Клеки-Петры, будем справедливыми судьями и выслушаем их, ибо они не признают свою вину. А потом вынесем приговор. Вы согласны со мной, люди?
      - Пусть будет так! Хуг! - раздалось вокруг.
      - Слышите, сэр! - окликнул меня Сэм. - Кажется, нам везет! Раз они хотят выслушать нас, значит, появляется надежда, ведь мы сможем доказать нашу невиновность. Я им сейчас все растолкую, и они обязательно отпустят нас на свободу.
      - Сэм, вы ничего не сможете доказать! - ответил я.
      - Нет? Почему? Разве я не умею говорить?
      - Ну что вы! Говорить учили вас с детства, но уже шесть недель мы находимся здесь, и за это длительное время вам не удалось ничего растолковать.
      - И вам тоже не удалось, сэр!
      - Вы правы, дорогой Сэм, но вначале я не мог говорить, а когда такая возможность появилась, говорить было не с кем, потому что ни один краснокожий не навестил меня. Я не мог использовать своего шанса на защиту!
      - И сейчас не сможете!
      - Почему же?
      - У вас ничего не получится. Вы совершенно неопытный гринхорн и вместо помощи только навредите нам. Вы очень сильны физически, но на этот раз нужна не сила. Сейчас потребуется жизненный опыт, способность убеждать, хитрость, а этого вам недостает. Не ваша вина, что от рождения вы лишены этих достоинств, поэтому уступите и поручите мне нашу защиту.
      - Согласен, дорогой Сэм, и от всей души желаю удачи!
      - Не сомневайтесь!
      Никто не мешал нашему разговору, так как допрос еще не начался. Инчу-Чуна и Виннету разговаривали с Тангуа, посматривая в мою сторону. Значит, говорили о нас. По виду Тангуа было понятно, что он старается изо всех сил опорочить нас, наверняка врал напропалую. Спустя некоторое время все трое подошли к нам. Апачи встали справа, а Тангуа - слева от меня. На этот раз Инчу-Чуна обратился к нам, да так громко, чтобы все могли услышать:
      - Вы слышали, что я сейчас говорил. Вы должны сказать правду, и вы можете защищаться. Отвечайте на вопросы! Вы из той группы белых, которые строили дорогу для огненного коня?
      - Да. Но мы трое не прокладывали дорогу, а были наняты для охраны, - ответил Сэм. - Этот же молодой человек, которого зовут Шеттерхэнд...
      - Замолчи! - вождь оборвал Сэма на полуслове. - Отвечать можешь только на вопросы. Ежели будешь говорить больше, я прикажу тебя высечь! Итак, вы принадлежите к той группе бледнолицых? Отвечай: да или нет?
      - Да, - ответил Сэм, напуганный угрозой порки.
      - Шеттерхэнд измерял землю?
      - Да.
      - А вы трое защищали этих людей?
      - Да.
      - Значит, вы хуже их, потому что защитники воров и негодяев заслуживают двойного наказания. Рэттлер, убийца Клеки-Петры, был вашим товарищем?
      - Да, но уверяю вас...
      - Молчи, собака! - закричал Инчу-Чуна. - Ты должен говорить только то, что я хочу знать, и больше ничего. Ты знаешь законы Запада?
      - Да.
      - Как закон велит наказать конокрада?
      - Смертью.
      - Что стоит дороже: лошадь или огромная страна апачей?
      Сэм счел за лучшее промолчать.
      - Говори, не то прикажу высечь тебя до крови!
      Сэм буркнул:
      - Высеки! Сэма Хокенса никто не заставит говорить!
      Я не выдержал:
      - Говорите, Сэм, так будет лучше!
      - Ладно уж, сэр, сделаю как вы хотите. Но я все равно другого мнения.
      - Итак, что стоит дороже: лошадь или страна?
      - Страна.
      - Значит, тот, кто отбирает землю, заслуживает смерти. К тому же вы товарищи человека, который убил Клеки-Петру. Это усугубляет вину. Воров бы мы просто застрелили, но вы еще и убийцы, поэтому перед смертью вас будут пытать у столба. Но это не полный перечень ваших злодеяний. Вы предали нас кайова?
      - Нет.
      - Это ложь!
      - Я не лгу!
      - Вы же ехали за нами, когда мы оставили ваш лагерь?
      - Да.
      - Значит, вы поступили как враги апачей.
      - Нет. Вы нам угрожали, поэтому мы вынуждены были, согласно законам Запада, проверить, ушли ли вы действительно или нет. Вы же могли укрыться и перестрелять нас всех до единого. Поэтому мы поехали за вами.
      - Почему ты не поехал один? Почему взял Шеттерхэнда?
      - Чтобы научить его читать следы, ведь он новичок в этом деле.
      - Если вы были мирно настроены и исключительно из-за предосторожности поехали за нами, почему вы позвали на помощь кайова?
      - Ваши следы сказали нам, что ты поехал вперед. Мы поняли, ты приведешь воинов, чтобы напасть на нас.
      - Вы действительно вынуждены были обратиться за помощью к кайова?
      - Да.
      - Вы не могли поступить иначе?
      - Нет.
      - Опять ложь! Чтобы уцелеть, надо было сделать то, о чем я говорил, - уйти из нашей страны. Почему вы этого не сделали?
      - Мы не могли уйти, не сделав работы.
      - Значит, вы решили закончить грабеж и для этого заключили союз с кайова? Тот, кто натравливает на нас врагов, погибнет. Вот и еще одна причина лишить вас жизни. Кроме того, когда мы напали на кайова, вы помогали им. Разве этого не было?
      - Мы поступили так, чтобы избежать кровопролития.
      - Ты хочешь рассмешить нас? Разве ты не следил за нами, когда мы подходили?
      - Следил.
      - Разве ты не подслушивал, о чем говорили?
      - Подслушивал.
      - И всю ночь просидел вблизи нас? Да или нет?
      - Да, это правда.
      - Разве не ты провел бледнолицых на берег воды, чтобы заманить нас в ловушку, и не ты приказал кайова укрыться в лесу, чтобы потом напасть на нас?
      - И то правда, но...
      - Молчи! Я требую краткого ответа, а не долгой речи. Нас заманили в ловушку. Кто все это придумал?
      - Я.
      - На сей раз ты сказал правду. Это из-за тебя многие из наших воинов были убиты, ранены и попали в плен. Во всем виноват ты и твои товарищи. Вы заслужили смертный приговор!
      - Я хотел...
      - Молчи! Я не спрашиваю тебя! Великий Добрый Дух послал нам неизвестного спасителя, который помог мне и Виннету уйти на свободу. Мы прокрались к нашим лошадям, взяли тех, что были нам нужны, а остальных оставили пленным. Мы уехали, чтобы привести наших воинов и напасть на кайова. Наши воины уже торопились навстречу, они увидели следы кайова и шли за ними. Поэтому уже на следующий день я встретил их и привел с собой. И опять пролилась кровь. У нас погибли шестнадцать человек, многие воины ранены, и это еще одна причина для смертного приговора. Не рассчитывайте на помилование или пощаду и...
      - Не надо нам ни пощады, ни снисходительности, мы требуем справедливости! - оборвал вождя Сэм. - Я...
      - Молчи, собака! - крикнул разгневанный Инчу-Чуна. - Ты можешь говорить только тогда, когда я тебя спрошу. А я больше спрашивать не буду. Но раз ты напомнил о справедливости, тебе будет справедливость. Мы спросим и свидетеля. Вождь кайова Тангуа скажет слово. Эти бледнолицые наши друзья?
      - Нет, - поспешил заверить Тангуа, на лице которого явно отражалась радость - и оттого, чти нам грозила смерть, и оттого, что он имел возможность сделать нам пакость.
      - Они хотели нас спасти?
      - Как бы не так! Они натравили меня на вас и подговаривали убить всех апачей, всех до единого!
      Такого я не мог вынести! И хотя решил молчать, не выдержал:
      - Наглая ложь! Жаль, у меня связаны руки, иначе ты бы уже валялся на земле.
      - Вонючая собака! - завизжал от ярости Тангуа. - Убью тебя! - Он подскочил ко мне и замахнулся.
      - Бей, ведь подлец любит нападать на беззащитных! - И, с презрением отвернувшись от него, я сказал Инчу-Чуне: - Вы говорите о допросе и справедливости? Но что это за допрос и справедливость, если нам не дают говорить! Как нам защищаться, если грозят высечь за каждое слово, кроме угодных вам? Инчу-Чуна ведет себя как несправедливый судья, ибо так ставит вопрос, что ответ на него несет нам смерть. А когда мы хотим сказать правду, сказать то, что может нас спасти, нам затыкают рот. Нам не нужна такая справедливость. Начинайте пытки, ведь вы заранее все решили! Мы не порадуем вас стонами и криками.
      - Уфф, уфф! - донесся до меня чей-то женский голос. Я узнал сестру Виннету.
      - Уфф, уфф, уфф! - повторили многие апачи.
      Отвагу уважают и признают все апачи даже у своих лютых врагов. Моя речь вызвала одобрение и восхищение индейцев.
      - Когда я впервые встретил Инчу-Чуну и Виннету, - продолжал я, - в моем сердце проснулись любовь и уважение, ибо глаза мои увидели мужей отважных и справедливых. Но я ошибся. Они не лучше других, ибо внемлют словам лжеца и не слушают правду. Вы смогли запугать Сэма Хокенса, но я не поддамся угрозам. Я презираю тех, кто издевается над пленными, которые лишены возможности защищаться. Будь я на свободе, я бы по-другому говорил с вами.
      - Собака, ты меня называешь лжецом? - рявкнул Тангуа. - Я размозжу тебе череп!
      Тангуа схватил ружье и уже замахнулся на меня прикладом, но рядом с ним оказался Виннету и остановил его.
      - Пусть Тангуа успокоится! Слова Шеттерхэнда звучат дерзко, но я с ним согласен. Прошу верховного вождя апачей, моего отца Инчу-Чуну, пусть пленный скажет, что хочет.
      Инчу-Чуна согласился исполнить желание сына. Он подошел ко мне и сказал:
      - Шеттерхэнд похож на хищную птицу, которая не сдается даже в неволе. Ты говоришь, что прав. Но не ты ли сражался с Виннету? И не твой ли кулак повалил меня на землю?
      - Я сделал это не по своей воле! Ты меня заставил!
      - Как это так? - спросил удивленный Инчу-Чуна.
      - Мы были готовы сдаться вам без боя, мы не хотели драться с апачами, но ваши воины не слушали наших слов. Они напали на нас и убили бы, и мы вынуждены были обороняться. Но ты спроси у них, ранили ли мы кого-нибудь, и не странно ли это, если бы нашим желанием было убить вас? Мы старались быть в стороне, чтобы никому не причинить зла. Но тут появился ты и набросился на меня и тоже не слушал моих слов. Мне пришлось защищаться, и хотя я мог убить, всего лишь оглушил, потому что я твой друг и не хотел лишать тебя жизни. Тут подбежал вождь кайова, Тангуа, чтобы снять с тебя скальп. Я не дал, он накинулся на меня, и в схватке я победил. Инчу-Чуна, я сохранил тебе не только жизнь, но и скальп. Потом...
      - Этот паршивый койот врет, будто у него сто языков! - в бешенстве крикнул Тангуа.
      - Это действительно ложь? - спросил Виннету у Тангуа.
      - Да. А мой красный брат Виннету сомневается?
      - Когда я прибежал, ты лежал неподвижно, и отец мой тоже. Это правда. Пусть Сэки-Лата продолжает.
      - Я свалил Тангуа, чтобы защитить Инчу-Чуну, и тут подоспел Виннету. Я не заметил его и получил удар прикладом, к счастью, не по голове. Мы с Виннету боролись, он поранил мне рот и язык, тем самым лишив меня возможности сказать, что я его брат и друг. Я был ранен в лицо, спину, правая рука у меня не двигалась, а все-таки я победил его. Он и Инчу-Чуна лежали без сознания - я мог их убить, но не сделал этого.
      - Ты, несомненно, сделал бы это, но воин апачей ударил тебя прикладом и помешал тебе, - сказал Инчу-Чуна.
      - Нет, я не собирался делать этого. Разве трое бледнолицых, которые, связанные, стоят рядом со мной, не сдались вам добровольно? Разве они поступили бы так, будь они вашими врагами?
      - Они поступили так, зная, что им от нас не уйти. А тебе я бы поверил, но ты говоришь неправду, будто вынужден был оглушить Виннету в первой схватке!
      - Я был вынужден!
      - Почему?
      - Вы оба смелые воины и сражались бы не на жизнь, а на смерть. Вас могли ранить или убить. Мы хотели сохранить вам жизнь, поэтому я оглушил Виннету, а тебя победили мои белые друзья. Я надеюсь, ты мне веришь!
      - Это ложь, наглая ложь! - крикнул Тангуа. - Я подошел тогда, когда он оглушил тебя. Не я, а он собирался снять скальп с тебя. Я попытался помешать, и тогда он ударил меня кулаком, в который вселился Злой Дух. Перед ним никто не устоит.
      Я повернулся к нему и грозно сказал:
      - Ты прав, никто не устоит. Я кулаком бью потому, что хочу избежать кровопролития. Но недалек тот час, когда я буду сражаться с тобой, и на этот раз - с оружием в руках. Тот бой будет кровавым. Запомни, что я сказал!
      - Ты собираешься сражаться со мной? - издевательски рассмеялся Тангуа. - Тебя сожгут, а пепел развеют по ветру!
      - Ошибаешься! Я буду свободен и отомщу за оскорбление.
      - Ты сказал! Пусть сбудутся твои слова! С радостью сражусь с тобой и убью, как бешеного койота!
      Эту словесную перепалку прервал Инчу-Чуна, обратившись ко мне:
      - Сэки-Лата очень самоуверенный человек. Он получит свободу? Столько обвинений против него, и если одно из них можно опровергнуть, это не повлияет на его судьбу. Твоим словам мы не верим, надо доказать их.
      - Разве не я оглушил Рэттлера, когда он стрелял в Виннету, а попал в Клеки-Петру? Это не доказательство?
      - Нет. Ты мог поступить так из других побуждений. Хочешь еще сказать что-нибудь?
      - Сейчас нет, может быть, потом.
      - Говори сейчас, потом будет поздно.
      - Нет, сейчас нет. Но если потом я захочу говорить, вы выслушаете меня, потому что Шеттерхэнд не тот человек, которого можно не слушать. Сейчас я буду молчать. Мне интересно узнать ваш приговор.
      Инчу-Чуна отвернулся от меня и подал знак рукой. Из полукруга выступили несколько воинов и уселись вместе с тремя вождями. Начался совет. Тангуа прикладывал все усилия, чтобы ухудшить наше положение. Мы тем временем получили возможность перекинуться парой слов.
      Начал Дик Стоун:
      - Интересно, что они придумают. Ничего хорошего я от них не ожидаю.
      - Да уж, - заметил Билл Паркер, - головы нам не сносить.
      - Как пить дать! - согласился с ними Сэм Хокенс. - Эти типы ничему не верят, хоть из кожи лезь, а невиновность не докажешь. Вообще вы неплохо выступили, сэр! Меня удивил Инчу-Чуна.
      - Почему? - спросил я.
      - Разрешил вам столько болтать, а мне сразу затыкал рот, как только я его открывал.
      - Болтать? Вы это серьезно, Сэм?
      - Разумеется.
      - Вы очень любезны!
      - Болтовней я называю всякую пустую говорильню, что толку от нее? А результат у вас и у меня - нулевой.
      - Я другого мнения.
      - На что вы надеетесь?
      - Виннету намекнул на плавание. Значит, они заранее пришли к какому-то решению, и, думаю, их суровое обращение с нами во время допроса имело целью нас запугать. Приговор будет значительно мягче.
      - Сэр, не тешьте себя надеждами! Неужто вы верите, что они позволят нам спастись, устраивая соревнования по плаванию?
      - Именно так.
      - Какая чушь! Если даже это и условленно заранее, знаете ли вы, куда нам придется плыть?
      - Куда же?
      - Прямо в руки смерти. Когда помрете, вспомните, что я был прав. Хи-хи-хи!
      Этот странный человечек никогда, даже в самую тяжелую минуту, не терял чувства юмора и мог от души смеяться собственным, впрочем весьма сомнительным, шуточкам. Однако веселье длилось недолго. Кончился совет, и воины, участвовавшие в нем, заняли свои места в полукруге, среди наблюдателей, а Инчу-Чуна громогласно объявил:
      - Слушайте, воины апачей и кайова, наше решение. На совете старейшины заранее решили, каким будет испытание для четырех бледнолицых - сначала преследование по воде, потом сражение с нами. Они должны были умереть. Но Шеттерхэнд, самый младший из них, сказал слово, достойное зрелого воина. Все они заслужили смерть, однако, как нам кажется, их вина не так велика, как мы думали раньше. Поэтому Великий Маниту решит их судьбу!
      Инчу-Чуна сделал паузу для того, чтобы заострить внимание слушателей, а Сэм шепнул мне:
      - Черт возьми! Вот это интересно, очень интересно! Вы хоть понимаете, сэр, к чему он клонит?
      - Догадываюсь, - ответил я.
      - Так к чему же?
      - Они устроят нам так называемый Божий суд. Кто-то из нас будет вызван на поединок.
      - Да, похоже, но кто? Мне ужасно интересно.
      Вождь продолжал:
      - Бледнолицый, которого зовут Разящая Рука, самый достойный, как нам кажется, среди них, пусть сражается за жизнь остальных. Их судьба будет также зависеть от его противника, а им должен стать тот, кто среди апачей носит высшее звание. Им буду я, Инчу-Чуна, верховный вождь апачей.
      - Гром и молния! Вы и он! - воскликнул вне себя от возбуждения Сэм.
      - Уфф, уфф, уфф! - раздалось в рядах краснокожих.
      Они и в самом деле были удивлены решением вождя сражаться со мной. Ведь он мог избежать опасности, о которой не мог не знать, и приказать любому из апачей вступить со мной в поединок. Вождь так объяснил свое решение:
      - Слава Инчу-Чуны и Виннету пострадала от одного удара кулаком белого мужа. Один из них должен сражаться, чтобы смыть позор с обоих. Виннету уступит эту честь старшему, к тому же верховному вождю апачей. Мой сын согласился.
      Он снова умолк.
      - Радуйтесь, сэр! - сказал Сэм. - Вы, по крайней мере, умрете раньше нас. Вы его пощадили, а он вас укокошит без зазрения совести.
      - Сэм, не торопитесь!
      - А чего тут ждать! И так все ясно. Вы что, надеетесь, что это будет поединок на равных условиях?
      - Даже и не мечтаю.
      - Ну и слава Богу! В подобных случаях пленник заранее обречен. Вождь еще что-то говорит. Давайте послушаем.
      Инчу-Чуна продолжал:
      - Мы освободим Шеттерхэнда и велим ему переплыть реку. Он оружия не получит, у меня будет только томагавк. Если Шеттерхэнд сумеет переплыть реку и дойти до кедра по ту сторону реки, он будет спасен, а его товарищи - свободны. Если же я убью его, они погибнут тоже, но не от пыток и огня, а от наших пуль. Пусть все воины скажут, что слышали мои слова, поняли их и исполнят мою волю!
      - Ты сказал. Хуг! - единогласно подтвердили воины.
      Я думаю, понятно волнение, с каким мы выслушали приговор. Реакция Сэма была однозначной:
      - Хитро задумано! Для поединка выбран самый достойный! Они и вправду считают вас новичком! В этом весь гвоздь! Меня побоялись пустить в воду! Уж Сэм Хокенс показал бы, что плавает как рыба. Но увы! Вы! Подумать только! Наша жизнь целиком зависит от вас, сэр!
      - Дорогой Сэм, не волнуйтесь! - я пытался успокоить друга. - Краснокожие сделали правильный выбор. Уж я постараюсь. И знайте, что все кончится хорошо.
      - Дай-то Бог. Значит, не на жизнь, а на смерть? Но помните: Инчу-Чуну нельзя щадить! Даже не подумайте!
      - Посмотрим!
      - Тут нечего смотреть! Если пощадите его, сами погибнете и мы тоже. Надеетесь на свой кулак?
      - Конечно.
      - Не надейтесь. Рукопашного боя не будет.
      - А как же он убьет меня?
      - Томагавком. Вам ведь известно, что им пользуются не только в рукопашном бою. Томагавк - страшное оружие в борьбе на расстоянии. Индейцы так искусно метают топор, что с расстояния в сто шагов могут срезать кончик пальца. Инчу-Чуна не бросится на вас с томагавком, только кинет вам вдогонку, когда побежите к кедру, тут все и кончится. А может быть, и раньше, еще в воде. Поверьте, будь вы даже превосходным пловцом, вам не удастся доплыть до того берега. Инчу-Чуна ударит вас томагавком по голове, а вернее, по затылку, и закончит этот спектакль. Ни ваша сила, ни искусство на сей раз не пригодятся.
      - Все это правда, дорогой Сэм. Но иногда можно большего добиться хитростью, чем силой.
      - Хитростью? Скажете тоже! Для этого надо быть хитрым. Сэм Хокенс славится хитростью и то не понимает, каким это образом вы собираетесь перехитрить вождя. И вообще, устоит ли хитрость всех хитрецов в мире против метко брошенного томагавка?
      - Устоит, Сэм, обязательно устоит!
      - Как?
      - Увидите, а скорее - не увидите. Пока. И верьте мне - все кончится хорошо.
      - Вы так говорите, чтобы успокоить нас.
      - Ничего подобного! У меня великолепный план.
      - Вы придумали план? Только этого не хватало! План может быть один - плыть на ту сторону. Все равно Инчу-Чуна достанет вас томагавком.
      - Не достанет! Следите за мной внимательно - если я утону, мы будем спасены.
      - Он утонет... а мы будем спасены! Сэр, у вас предсмертный бред!
      - Я знаю, что делать. Запомните: я тону, и все кончается хорошо.
      Последние слова я произнес скороговоркой, потому что к нам приближались вожди. Инчу-Чуна сказал:
      - Сейчас мы снимем путы с Шеттерхэнда, но пусть он не вздумает бежать. Все равно его схватят мои воины.
      - И не подумаю! - ответил я. - Друзей не бросают в трудную минуту.
      Индейцы развязали мне руки, я расправил плечи, проверяя упругость мышц, и сказал:
      - Для меня большая честь соревноваться в плавании не на жизнь, а на смерть со знаменитым вождем апачей, но ему это не делает чести.
      - Почему?
      - Я не достоин быть его противником. Иногда я купался в реке и даже держался на воде, но сомневаюсь, что смогу переплыть столь широкую и глубокую реку.
      - Это нехорошо! Я и Виннету - лучшие пловцы племени. Чего стоит победа над плохим пловцом?
      - К тому же ты вооружен, а я нет. Итак, я приговорен к смерти, и товарищи мои тоже. Но все-таки скажи, как будет проходить наш поединок. Кто первым войдет в воду?
      - Ты.
      - А ты за мной?
      - Да.
      - А когда ты нападешь на меня?
      - Когда захочу! - ответил Инчу-Чуна с гордой и презрительной улыбкой мастера, которого заставляют иметь дело с невеждой.
      - Значит, это может произойти в воде?
      - Да.
      Я притворялся все более испуганным и расспрашивал дальше:
      - Значит, ты можешь убить меня, а я тебя нет?
      На лице Инчу-Чуны проступило такое презрение, что я легко отгадал ответ на мой вопрос: "Жалкий червяк, об этом и не мечтай! Лишь страх продиктовал тебе такой вопрос". Вслух он сказал:
      - Нам предстоит честный поединок. Ты можешь убить меня, только тогда ты сможешь добраться до цели.
      - А что мне угрожает в случае твоей смерти?
      - Ничего. Если я убью тебя, ты не доберешься до кедра и твои товарищи погибнут, а если ты убьешь меня - дойдешь до кедра и вы все станете свободными. Пойдем!
      Вождь отвернулся, а я стал снимать куртку и обувь, вынул все из карманов и сложил рядом с Сэмом. Все это время Сэм причитал:
      - Что же это делается? На что они обрекают вас! Если бы вы могли видеть свое лицо, сэр! И слышать свой жалкий, дрожащий голос! Я страшно за вас волнуюсь! И за нас тоже!
      Апачи стояли рядом, и я не мог объяснить другу, почему у меня такое лицо и жалкий голос. Но сам-то я прекрасно знал, откуда в моем голосе плачущие нотки. И если Сэм попался на мою удочку, я надеялся поймать на нее и Инчу-Чуну.
      - Еще один вопрос, - обратился я к нему. - Если я выиграю, вы вернете все мои вещи?
      Он разразился коротким раздраженным смехом, ибо считал мой вопрос бессмысленным, и ответил:
      - Да.
      - Все?
      - Все.
      - И лошадей, и ружья?
      На этот раз Инчу-Чуна прикрикнул на меня:
      - Все - я сказал! У тебя нет ушей? Когда-то жаба хотела соревноваться с орлом и спрашивала, что он ей даст в случае ее победы. Если ты плаваешь так же плохо, как говоришь и думаешь о нас, мне стыдно, что я не дал тебе в противники старую скво!
      Мы шли в сторону берега, а за нами ровным полукругом двигались индейцы. Проходя мимо Ншо-Чи, я поймал ее взгляд - она навсегда прощалась со мной. Индейцы расселись на берегу, чтобы со всеми удобствами наслаждаться зрелищем.
      Испытание предстояло серьезное. Поплыву ли я по прямой или зигзагом, томагавк вождя настигнет меня. Оставался единственно возможный путь спасения: нырять, а в этом виде спорта я отнюдь не был новичком. Если Инчу-Чуна в самом деле поверил, что пловец я никудышный...
      Идя к реке, я лихорадочно обдумывал тактику своего поведения. Просто нырнуть - не спасение, надо же время от времени появляться на поверхности воды, чтобы вдохнуть воздух. Если же я вынырну, индейцы увидят меня. Как заставить их поверить, что я утонул? И тут, подойдя вплотную к реке и окинув ее внимательным взглядом, я понял, что сама природа пришла ко мне на помощь.
      Как я уже говорил, у самой реки тянулась пустынная песчаная отмель. Шагов через сто вверх по течению она подходила к лесу, еще дальше река образовывала излучину и терялась из виду. Вниз же песчаная отмель тянулась шагов на четыреста.
      Итак, я бросаюсь в воду, плыву, ныряю и тону. Естественно, мое тело всплывает где-то ниже по течению реки. Туда и кинутся его искать. Значит, чтобы спастись, мне надо плыть вверх по течению. Незаметно взглянув туда, я увидел, что в одном месте река подмыла берег, так что он нависал над водой. Там можно будет спрятаться. Рядом я заметил еще одно место, где можно будет передохнуть - река нанесла туда множество стволов и веток, которые образовали здесь сплошной завал. Но сейчас я должен был разыграть комедию.
      Инчу-Чуна разделся, оставаясь в легких индейских штанах, за пояс засунул томагавк и сказал:
      - Можно начинать. Прыгай в воду!
      - Можно я сначала проверю глубину? - робко спросил я.
      Лицо индейца выражало безграничное презрение. Он приказал дать мне копье. Я сунул древко в воду и, к своему счастью, убедился, что здесь достаточно глубоко. Все еще изображая испуг, я присел на корточки, набрал пригоршню воды и стал обмывать лицо и грудь, словно боялся апоплексического удара в холодной воде. Оскорбительные выкрики и гул презрения свидетельствовали о том, что моя цель достигнута. Сэм Хокенс кричал мне:
      - Господи, да идите же сюда, сэр! Я не могу этого видеть! Пусть нас мучают! Лучше умереть, чем видеть такое!
      Вдруг я вспомнил о Ншо-Чи. Что она подумает обо мне? Я обернулся и посмотрел назад. Тангуа был само злорадство. У Виннету верхняя губа приподнялась вверх, обнажив зубы: он был вне себя от того, что проявил ко мне сочувствие. Сестра его опустила глаза и вообще не смотрела на меня.
      - Я готов! - крикнул Инчу-Чуна. - Почему медлишь? В воду!
      - А это обязательно? - играл я свою роль. - Разве нельзя ничего изменить?
      Вокруг раздался дружный хохот, в котором громче других звучал голос Тангуа.
      - Отпустите вы эту жабу, даруйте ему жизнь! Не пристало воину бороться с таким трусом.
      Инчу-Чуна в ярости рявкнул:
      - В воду, не то я ударю тебя томагавком здесь же!
      Жалкий и растерянный, я сел на берег, со страхом спустил ноги, пальцами попробовал воду, нерешительно опустил в нее ступни и, сидя, стал медленно сползать в воду, помогая себе руками.
      Инчу-Чуна не выдержал.
      - В воду! - еще раз рявкнул он и ногой пнул меня в спину.
      Именно этого я ожидал. Беспомощно выбросив вверх обе руки, я издал пронзительный вопль и бултыхнулся в воду. Притворство кончилось. Почувствовав дно, я оттолкнулся и поплыл под водой у самого берега вверх по реке.
      Инчу-Чуна прыгнул вслед за мной. Позднее я узнал, что он хотел отпустить меня на некоторое расстояние, дать возможность выйти на тот берег и только там метнуть в меня томагавк. Однако мое поведение заставило его изменить план, и он сразу прыгнул за мной, чтобы немедленно покончить с бесславным трусом, как только тот вынырнет на поверхность.
      Напрягая все силы, я доплыл до намеченного места, где берег нависал над водой, и высунул голову из воды, чтобы вдохнуть воздух. Кроме вождя, никто не мог меня увидеть. Только он находился в воде, но, к счастью, смотрел в другую сторону. Сделав глубокий вдох, я опять нырнул и поплыл дальше. Вскоре я подплыл к завалу из веток и деревьев, нанесенных водой. Снова выставив из воды лишь рот и набрав воздуха, я поплыл за завал. Он оказался столь надежным укрытием, что теперь я мог подольше побыть на поверхности.
      Инчу-Чуна, озираясь по сторонам, высматривал меня.
      Следующий отрезок моего подводного пути был самым долгим: надо было добраться до того места, где начинался лес и ветви деревьев свисали над водой. Мне удалось доплыть туда и под прикрытием зарослей выбраться на берег.
      Перебраться на другой берег я мог только за излучиной реки, там, где она не видна индейцам. Я проделал это в несколько прыжков. Однако я не мог удержаться, чтобы не взглянуть на тех, кого мне удалось обмануть. Все они стояли на берегу, кричали, жестикулировали, а вождь все плавал туда и обратно, не теряя надежды, что я все-таки выплыву, хотя всем было ясно - столько времени я не мог пробыть под водой. Интересно, вспомнил ли сейчас Сэм о том, что я ему говорил: "Если я утону, мы будем спасены"?
      Лесом я пробежал излучину реки, потом опять вошел в воду и беспрепятственно переплыл на другой берег. Так мне удалось осуществить свой замысел благодаря тому, что апачи поверили, что я трус и скверный пловец.
      Пройдя по противоположному берегу вниз по реке до конца леса и скрывшись в кустах, я с нескрываемым удовольствием наблюдал, как несколько индейцев прыгнули в воду и копьями тыкали в дно в поисках пленника. Сейчас никто не мешал мне добежать до кедра и выиграть поединок, но я не сделал этого. Мне хотелось не только победить, но и проучить Инчу-Чуну. И еще - заставить оценить мое благородство.
      Вождь все плавал туда и сюда, ему даже не приходило в голову взглянуть на другой берег. Я опять погрузился в воду, лег на спину, высунув только нос и рот, медленно плыл по течению. Никто меня не заметил. Таким образом я доплыл до песчаной отмели, нырнул, проплыл немножко еще, вынырнул и, выпрямившись в воде, громко крикнул:
      - Сэм, мы выиграли, выиграли!
      Что тут началось! Услышав мой крик, все повернулись ко мне. Такого воя мне еще не приходилось слышать! Казалось, воют и улюлюкают тысячи чертей, разом выпущенных из ада. Тот, кто хоть раз в жизни слышал нечто подобное, никогда этого не забудет. Инчу-Чуна, увидев меня, бросился вперед, рассекая воду длинными, сильными взмахами рук. Он словно летел ко мне. Нельзя было подпускать его слишком близко. Я тоже поспешил на берег, вышел из воды и встал.
      - Бегите, бегите, сэр! - орал Сэм Хокенс. - Бегите к кедру!
      Никто не мешал мне так и поступить, но я решил проучить Инчу-Чуну и не двинулся с места, пока вождь не приблизился на сорок шагов. Только тогда я повернулся и побежал к дереву. Томагавка я не боялся: чтоб метко бросить его, Инчу-Чуна должен был выйти из воды.
      Дерево росло шагах в трехстах от берега. Я пробежал половину пути, остановился, обернулся. Вождь выбирался на берег и шел в подготовленную западню.
      Он выхватил томагавк из-за пояса и бегом бросился ко мне. Я выждал и, только когда он приблизился на опасное расстояние, сделал вид, что убегаю. Инчу-Чуна, думал я, не решится бросить томагавк, пока я стою, так как я легко уклонюсь от удара, отпрыгнув в сторону. Значит, он пустит в ход свое оружие, когда я повернусь к нему спиной и побегу к кедру. И я сделал вид, что убегаю, но внезапно остановился и повернулся лицом к вождю.
      Я рассчитал верно. Именно в этот момент Инчу-Чуна замахнулся томагавком и метнул его, не сомневаясь в точности своего броска. Я отскочил в сторону, топор пролетел мимо и, упав на землю, зарылся глубоко в песок. Именно этого я и ждал: подбежав и подняв томагавк, я медленно пошел навстречу вождю. С яростным криком тот бросился ко мне.
      Я замахнулся томагавком и грозно прикрикнул:
      - Остановись, Инчу-Чуна! Хочешь получить по голове собственным топором?
      Вождь остановился и крикнул:
      - Собака, как ты ушел от меня в воде? Злой Дух опять помог тебе!
      - Если и помогал какой-то дух, так только добрый Маниту!
      Глаза Инчу-Чуны хищно сузились, в них блеснула злоба. Я предостерегающе сказал:
      - Стой! По твоим глазам вижу, что ты сейчас бросишься на меня! Я буду защищаться и убью тебя. Ты знаешь, я и без оружия могу убить человека, а сейчас у меня в руках томагавк. Я не собираюсь нападать на тебя, я и в самом деле люблю тебя и Виннету. Будь благоразумен и...
      Инчу-Чуна не дал мне договорить. То, что я провел его, как мальчишку, лишило вождя обычного хладнокровия. Не помня себя от бешенства, он кинулся на меня, пытаясь схватить, но я быстро уклонился, и Инчу-Чуна, потеряв равновесие, упал.
      Одним прыжком я оказался рядом с ним и придавил его коленями, левой рукой сдавил шею, а правой занес томагавк:
      - Инчу-Чуна просит пощады?
      - Нет.
      - Я размозжу тебе голову!
      - Убей меня, белый пес! - простонал вождь, тщетно пытаясь освободиться.
      - Нет, ты отец Виннету и будешь жить, а сейчас - извини.
      И я ударил его по голове плашмя томагавком. Инчу-Чуна захрипел, вздрогнул и замер. Издали могло показаться, что я его убил. До моих ушей донесся вой страшнее предыдущего. Связав Инчу-Чуне руки, я отнес его под кедр и там уложил на землю - надо было выполнить условие договора, хотя мне это и казалось ненужной тратой времени.
      Оставив потерявшего сознание Инчу-Чуну лежать под кедром, я бегом направился к реке. Толпа индейцев во главе с Виннету бросилась в воду, чтобы переплыть на мой берег. Боясь, что краснокожие расправятся с моими друзьями, я громко крикнул:
      - Остановитесь! Вождь жив, я не причинил ему зла, но убью его, если вы приплывете сюда. Я хочу говорить только с Виннету!
      Никто не обращал внимания на мои предостережения, но Виннету подал знак и выкрикнул несколько слов, которых я не понял. Апачи выполнили его приказ - все повернули назад. Виннету один плыл ко мне. Я ожидал его на берегу и сразу же сказал:
      - Я благодарен тебе, что ты отослал воинов назад и предотвратил несчастье.
      - Ты убил моего отца?
      - Нет. Я был вынужден оглушить его, он не хотел сдаваться.
      - Ты мог его убить!
      - Мог, но я всегда стараюсь щадить врага, а тут был отец моего брата Виннету. Возьми его оружие! Ты решишь, победил я или нет, от тебя зависит, будут ли выполнены условия нашего договора.
      Виннету взял томагавк и долго, долго смотрел мне в глаза. Его лицо смягчилось, тревога и жестокость в его глазах сменились радостью.
      - Сэки-Лата странный человек! - наконец сказал он. - Кто сможет его понять?
      - Ты научишься понимать меня.
      - Ты вернул мне томагавк, хотя еще не знал, выполним ли мы уговор! Ты мог бы им защищаться. Сейчас твоя жизнь в моих руках!
      - Я не боюсь! У меня есть руки и кулаки, а Виннету не лжец, он благородный воин, который держит слово.
      Виннету протянул мне руку и ответил:
      - Ты прав. Возвращаю свободу тебе и твоим друзьям за исключением Рэттлера. Я верю тебе.
      - Пойдем к Инчу-Чуне, - сказал я.
      - Да, пойдем. Хочу своими глазами убедиться, что он жив.
      Мы подошли к кедру и развязали вождя. Виннету осмотрел отца и заметил:
      - Он жив, но долго еще не проснется, а потом у него будет болеть голова. Я не могу оставаться здесь, пришлю сюда несколько человек. Пусть мой брат идет со мной!
      Так он впервые назвал меня братом. Сколько раз потом он обращался так же ко мне, с любовью и глубоким уважением произнося эти дорогие для меня слова!
      Мы подошли к реке и вместе переплыли на другой берег. Краснокожие с нетерпением ждали нас.
      Выйдя из воды, Виннету взял меня за руку и громко объявил:
      - Сэки-Лата победил! Он и его три товарища - свободны!
      - Уфф, уфф, уфф! - раздались крики апачей.
      Тангуа стоял в стороне и угрюмо смотрел вдаль. Мне еще предстояло свести с ним счеты, наказать его, и не только за то, что он оклеветал нас: нельзя было допускать, чтобы такой мерзавец мог и в будущем убивать и грабить ни в чем не повинных людей.
      Виннету прошел мимо него, не удостоив взглядом, и подвел меня к столбам, к которым все еще были привязаны мои друзья.
      - Мы спасены, - воскликнул Сэм. - Нас не угробят! Дорогой сэр, друг, воин и гринхорн, как вам это удалось?
      Виннету протянул мне свой нож и предложил:
      - Освободи их! Ты это заслужил.
      Я разрезал путы. Мои товарищи, как только почувствовали свободу, схватили меня в объятия сразу все вместе, тискали и давили так, что я испугался за свои ребра. Сэм даже поцеловал мне руку, а из его маленьких глазок в густую бороду текли слезы.
      - Сэр, - говорил он, - пусть меня слопает первый встречный медведь, если я забуду, чем вам обязан. Как же вам это удалось? Вы просто исчезли. Вы так боялись воды, и все подумали, что вы утонули.
      - Разве я не сказал: если утону, мы будем спасены?
      - Сэки-Лата так сказал? - спросил Виннету. - Значит, ты притворялся?
      - Да, - признался я.
      - Мой брат знал, что делал. Я думаю, ты поплыл под водой против течения, а потом вниз по реке. Мой брат не только силен как медведь, но и хитер как лисица. Враги должны бояться его!
      - Виннету был моим врагом...
      - Да, но не сейчас.
      - Ты не веришь больше этому лжецу Тангуа?
      Тот же долгий, испытующий взгляд, как и на том берегу, потом крепкое пожатие руки.
      - В твоих глазах я вижу доброту, а твоему сердцу чужда несправедливость. Я верю тебе.
      Я оделся, достал из кармана блузы жестянку из-под сардин и сказал:
      - Мой брат Виннету хорошо меня понял. А сейчас я еще раз докажу, что сердце мое не знает измены. Ты увидишь предмет, который должен узнать.
      Я открыл банку, достал из нее прядь волос и подал Виннету. Он уже протянул руку, чтобы взять "предмет", но, увидев его, пораженный, воскликнул:
      - Это мои волосы! Кто их тебе дал?
      - Инчу-Чуна в своей торжественной речи упомянул, что, когда вы стояли, привязанные к деревьям, добрый Маниту послал вам незримого спасителя. Да, его не было видно, тогда он не мог показаться на глаза кайова, но сейчас у него нет причины скрываться от них. Мне кажется, ты должен поверить, что я всегда был твоим другом.
      - Значит, это ты... ты... ты нас освободил? Тебе мы обязаны и свободой, и жизнью! - донельзя взволнованный, вскричал Виннету.
      Куда подевались его обычная невозмутимость! Он взял меня за руку и повел к сестре, которая стояла в стороне, не сводя с нас глаз. Он остановился перед ней и сказал:
      - Ншо-Чи видит смелого воина, который освободил меня и отца, когда кайова привязали нас к деревьям. Пусть Ншо-Чи поблагодарит его!
      Виннету прижал меня к груди и поцеловал в обе щеки, а Ншо-Чи подала мне руку и произнесла только одно слово:
      - Прости!
      Вместо благодарности девушка просила прощения! За что? Я все понял. За то, что в душе она усомнилась во мне. Она знала меня лучше других, но поверила в мою мнимую трусость. Усомнилась в моей честности и отваге; для нее важнее благодарности, которой требовал от нее Виннету, было получить мое прощение. Я пожал ей руку и ответил:
      - Ншо-Чи вспомнила, о чем я ей говорил? Мои слова сбылись. Теперь моя сестра верит мне?
      - Я верю моему белому брату!
      Тангуа стоял поблизости, злой и угрюмый. Я подошел к нему и, глядя прямо в глаза, спросил:
      - Вождь кайова Тангуа лжец или он предпочитает правду?
      - Ты хочешь меня обидеть?
      - Нет, но я хочу знать, что думать о тебе. Отвечай!
      - Шеттерхэнд знает, что я люблю правду.
      - Проверим! Ты всегда выполняешь условия договора?
      - Да.
      - Тогда так должно быть всегда, ибо тот, кто не соблюдает обещание, достоин презрения. Помнишь, что ты мне обещал?
      - Когда?
      - Когда я стоял у столба.
      - Тогда я о многом говорил.
      - Это правда, но ведь ты догадываешься, о чем я веду речь?
      - Нет.
      - Тогда я вынужден напомнить тебе - ты желал разделаться со мной.
      Он весь съежился.
      - В самом деле?
      - Да. Тебе хотелось размозжить мне череп.
      Тангуа явно испугался.
      - Не... помню... - запинаясь, прошептал он. - Шеттерхэнд неправильно меня понял.
      - Виннету все слышал и может подтвердить.
      - Да, - с готовностью подтвердил Виннету. - Тангуа хотел рассчитаться с Шеттерхэндом и хвастался, что размозжит ему череп.
      - Слышишь? Это твои слова! Что ж, выполняй обещание!
      - Ты этого требуешь?
      - Да. Ты назвал меня трусливой жабой. Ты оклеветал меня и сделал все, чтобы погубить нас. Тогда ты был храбрым. Хватит ли тебе теперь храбрости, чтобы сражаться со мной?
      - Я сражаюсь только с вождями!
      - Я и есть вождь!
      - Как это ты докажешь?
      - Просто: повешу тебя на первом попавшемся дереве, если ты откажешься от боя со мной.
      Для индейца угроза быть повешенным является смертельной обидой. Выхватив из-за пояса нож, Тангуа разразился угрозами и бранью:
      - Собака, я заколю тебя!
      - Хорошо, но только в честном поединке!
      - И не подумаю! Я не хочу иметь дела с Шеттерхэндом!
      - А когда я был связан и беззащитен, ты хотел иметь со мной дело, подлый трус!
      Тангуа был готов кинуться на меня, но между нами встал Виннету.
      - Мой брат Сэки-Лата прав. Тангуа пытался очернить и погубить тебя. Если теперь Тангуа не сдержит слово, значит, он трус и должен быть изгнан из своего племени. Решай немедленно, мы не хотим, чтобы говорили, будто апачи принимают у себя трусов. Что собирается сделать вождь кайова?
      Тангуа обвел взглядом плотные ряды индейцев. Апачей было в четыре раза больше, чем кайова, к тому же последние находились на чужой территории. Нельзя было допустить ссоры между двумя племенами, особенно сейчас, когда кайова доставили богатый выкуп, а их вождь все еще был пленником апачей.
      - Я подумаю, - ответил уклончиво Тангуа.
      - Мужественный воин долго не думает. Либо будешь бороться, либо тебя всю жизнь будут называть трусом.
      - Тангуа трус? Тому, кто осмелится так сказать, я вонжу нож в сердце!
      - Я так скажу, - гордо и спокойно произнес Виннету, - если ты не сдержишь слово, данное Шеттерхэнду.
      - Сдержу!
      - Значит, ты готов сразиться с ним?
      - Да.
      - Немедленно?
      - Немедленно! Я жажду его крови!
      - Теперь надо решить, каким видом оружия вы будете сражаться.
      - Кто должен решить?
      - Сэки-Лата.
      - Почему?
      - Потому что ты его обидел.
      - Нет, это я должен выбирать оружие.
      - Ты?
      - Да, я, потому что это он обидел меня. Я вождь, а он просто бледнолицый. Значит, я важнее его.
      Я решил спор:
      - Пусть Тангуа выбирает, мне все равно, каким оружием победить его.
      - Ты не победишь меня! - крикнул Тангуа. - Неужели ты думаешь, я соглашусь сражаться на кулаках, зная, что ты всегда побеждаешь в таком поединке, или на ножах, чтобы ты убил меня, как Мэтан-Акву, или на томагавках, что даже для Инчу-Чуны оказалось не под силу?
      - Что же ты выбираешь?
      - Мы будем стреляться, и моя пуля пронзит твое сердце!
      - Согласен. А мой брат Виннету заметил, в чем признался Тангуа?
      - Нет.
      - Тангуа подтвердил, что я сражался с Ножом-Молнией, чтобы освободить апачей; до сих пор Тангуа отрицал это. Видишь, я имею право называть его лжецом!
      - Лжецом? - крикнул Тангуа. - Ты поплатишься жизнью. Поскорее дайте ему ружье! Пусть поединок начнется немедленно, я заткну глотку этой собаке!
      Свое ружье Тангуа держал в руке. Виннету послал воина в пуэбло за моим карабином и патронами, которые я всегда носил с собой, пока был на свободе. Все сохранялось в полном порядке. Виннету хоть и считал меня врагом, заботился о моих вещах.
      - Пусть мой брат скажет, сколько раз и с какого расстояния вы будете стрелять, - обратился ко мне Виннету.
      - Мне совершенно все равно, - ответил я. - Кто выбирает оружие, тот пусть и ставит условия.
      - Да, я решу, - сказал Тангуа. - Стреляться с двухсот шагов до тех пор, пока один из нас не упадет и не сможет подняться.
      - Хорошо, - согласился Виннету. - Я буду следить за соблюдением правил. Стреляете по очереди. Я встану рядом и пристрелю того, кто осмелится нарушить условия. Кто стреляет первым?
      - Я, конечно, - выкрикнул Тангуа.
      Виннету холодно произнес:
      - Тангуа пытается получить все преимущества. Первым будет стрелять Шеттерхэнд.
      - Нет! - ответил я. - Пусть будет, как ему хочется. Он выстрелит один раз, потом я, и все будет кончено.
      - Нет! - возразил Тангуа. - Мы будем стрелять до тех пор, пока один из нас не упадет!
      - Конечно, именно это я и хотел сказать, потому что мой первый выстрел свалит тебя.
      - Хвастун!
      - Посмотрим! И знай: хотя я должен убить тебя за твою подлость, я не сделаю этого. Я накажу тебя тем, что прострелю твое правое колено.
      - Вы слышали? - расхохотался Тангуа. - Этот бледнолицый, которого его друзья называют гринхорном, предупреждает, что с двухсот шагов размозжит мне колено! Смейтесь, воины, смейтесь!
      Он посмотрел вокруг, но никто не рассмеялся, и Тангуа сказал:
      - Вы боитесь его, а я с ним разделаюсь! Пойдемте, отмерим двести шагов!
      Принесли мой флинт. Я осмотрел его и убедился, что все в полном порядке, а стволы заряжены. На всякий случай я выстрелил из обоих стволов и зарядил ружье повторно. Тут подошел ко мне Сэм и сказал:
      - Мне бы хотелось задать вам сто вопросов, но у меня нет ни времени, ни возможности. Поэтому спрошу только об одном: вы действительно собираетесь прострелить ему колено?
      - Да.
      - Только колено?
      - Такого наказания вполне хватит.
      - Нет! Такую мразь надо уничтожить без пощады, чтоб мне лопнуть! Вы только вспомните, сколько несчастий произошло с тех пор, как он решил украсть лошадей апачей!
      - Его подговорили какие-то белые.
      - А он поддался на уговоры! Я просто всадил бы ему пулю в лоб. Уж он-то будет целиться вам в голову!
      - Или в грудь. Я в этом уверен.
      - Он не попадет. Хлопушка этого негодяя ни на что не годится.
      Тем временем индейцы отмерили двести шагов, и мы заняли свои места. Я стоял молча, зато Тангуа безостановочно извергал потоки брани, которую и повторить невозможно. Виннету не выдержал:
      - Вождь кайова должен замолчать. Начинаем! Я считаю до трех, и только тогда стреляйте. Кто выстрелит раньше, получит пулю в лоб.
      Легко представить, сколь напряженно ожидали дальнейших событий все присутствующие. Они встали в два ряда, образуя широкий коридор, в конце которого стояли мы. Воцарилась тишина.
      - Вождь кайова начинает, - сказал Виннету. - Один... Два... Три!
      Я стоял неподвижно, лицом к своему противнику. Тот прицелился и выстрелил. Пуля пролетела рядом со мной. Никто не издал ни звука.
      - Теперь очередь Шеттерхэнда, - произнес Виннету. - Один... Два...
      - Минуточку, - остановил я его. - Вождь кайова повернулся ко мне боком, хотя я стоял прямо.
      - Как хочу, так и стою! - ответил Тангуа. - Никто не может мне запретить. В условиях этого не было!
      - Конечно, и Тангуа может встать как захочет. Он повернулся боком и думает, что я не попаду в него. Он ошибается, я обязательно попаду и могу выстрелить, ничего не сказав, но хочу поступить честно. Я обещал прострелить ему правое колено, но если он встал боком, пуля раздробит оба колена. Пусть теперь поступает как хочет: я его предупредил. Хуг!
      - Стреляй пулями, не словами! - орал Тангуа, и не подумав встать прямо.
      - Шеттерхэнд стреляет, - повторил Виннету. - Один... Два... Три!
      Раздался выстрел, Тангуа издал громкий крик, уронил ружье, раскинул руки и рухнул на землю.
      - Уфф, уфф, уфф! - раздались крики со всех сторон, и индейцы, столпившись, стали рассматривать, куда попала моя пуля.
      Я тоже подошел, и краснокожие с уважением пропустили меня к Тангуа.
      - В оба колена, в оба колена, - слышалось справа и слева.
      Наклонившись, Виннету осматривал рану стонущего Тангуа и, увидев меня, сказал:
      - Пуля прошла именно так, как предсказал мой брат: колени раздроблены. Тангуа никогда не поедет верхом, чтобы пересчитать чужие стада.
      При виде меня раненый разразился ужасной бранью. Я прикрикнул на него, и он умолк.
      - Я предостерегал тебя, но ты не послушался.
      Тангуа старался не стонать, потому что индеец должен стойко переносить боль. Он прикусил губу и угрюмо смотрел вдаль. Потом, собравшись с силой, сказал:
      - Я ранен и не смогу вернуться домой, придется пока остаться у наших братьев апачей.
      Виннету отрицательно покачал головой и решительно возразил:
      - Ты покинешь наше пуэбло, мы не станем держать у себя конокрадов и убийц. Хватит того, что мы взяли с вас выкуп вместо крови.
      - Но я не смогу сесть на лошадь!
      - Рана Сэки-Латы была тяжелее, и он тоже не мог ехать верхом, однако прибыл сюда. Думай о нем почаще! Тебе это будет полезно. Кайова собирались сегодня уехать от нас, и пусть будет так. Если завтра мы встретим на наших пастбищах кого-нибудь из вас, то поступим с ним так, как вы собирались поступить с Сэки-Латой. Я сказал! Хуг!
      Виннету взял меня за руку и увел. Толпа расступилась перед нами. Подойдя к реке, мы увидели Инчу-Чуну в лодке, которой управляли два посланных к нему апача. Виннету поспешил к реке, а я подошел к друзьям поговорить.
      - Наконец-то, наконец-то мы можем с вами поговорить! - воскликнул Сэм. - Скажите нам, что это за волосы вы показали Виннету?
      - Те самые, что я отрезал у него.
      - Когда?
      - Когда освободил его и Инчу-Чуну.
      - Разве вы... ко всем чертям... вы... гринхорн... вы их освободили?!
      - Самой собой...
      - И не сказали нам ни слова?
      - А зачем?
      - Как вы это сделали?
      - Как любой гринхорн.
      - Да говорите же толком, сэр! Это же было невероятно трудно.
      - Да, вы даже сомневались, сможете ли вы сделать это.
      - А вы сделали! Либо у меня совсем нет мозгов, либо они малость подпортились.
      - Первое, Сэм, первое!
      - Что за дурацкие шутки! Нет, посмотрите на него! Освобождает индейцев, носит при себе чудодейственную прядь волос и никому об этом ни слова! А на вид такой порядочный! О, как обманчива бывает внешность! А что же произошло сегодня? Я так и не понял. Вы утонули и вдруг опять выплыли!
      Я ему все рассказал, а когда закончил, Сэм воскликнул:
      - Дорогой мой человек! Что за тяга к проделкам, чтоб мне лопнуть! Простите, я вынужден еще раз спросить: вы действительно впервые на Западе?
      - Да.
      - А в Соединенных Штатах?
      - Тоже.
      - Ну тогда мне этого просто не понять. Во всем новичок - и одновременно мастер. Никогда такого не встречал! Я вынужден похвалить вас, именно похвалить. Вы очень хитро вели себя, хи-хи-хи! Только не вздумайте возомнить о себе Бог знает что. Вы еще успеете натворить глупостей, и вам очень далеко до настоящего вестмена!
      Сэм отнюдь не собирался закончить на этом свою речь, но подошли Виннету и Инчу-Чуна. Старый вождь долго и испытующе смотрел мне в глаза, как до этого смотрел его сын, и наконец сказал:
      - Виннету рассказал мне обо всем. Вы свободны. Простите нас. Сэки-Лата храбрый и хитрый воин, он победил многих врагов. Выкурим трубку мира?
      - Да, я хочу быть вашим другом и братом!
      - Сейчас мы пойдем в пуэбло, где мой победитель получит удобное жилье. Виннету останется здесь, чтобы навести порядок.
      И мы - уже свободные - вошли в крепость, которую покидали пленниками, приговоренными к мучительной смерти.
Оглавление - Глава 5




Free Web Hosting